Мигулай Ильбек - Черный хлеб

Нет, Сэлиме, не пожалеешь ты, что полюбила Тухтара. Не пожалеешь.

Долго еще вспоминали в Утламыше о прошедшем празднике. Где ни соберутся люди, сразу же начинается разговор о том, как отстоял честь родной деревни Ширтан Имед, как прославился на всю округу батрак Шеркея Тухтар, обогнавший на скачках заносчивого Нямася, про дочку Шеркея Сэлиме, которая стала теперь признанной красавицей, самой завидной невестой.

Другой бы на месте Шеркея слонялся целыми днями по чужим дворам и бахвалился своими удачами. Но Шеркей не таков. Что без толку трепать языком? Не на нем нужно набивать мозоли, а на руках. Болтовней богатства не наживешь. К тому же Шеркея коробило от того, что, толкуя о скачках, люди больше говорили о Тухтаре, чем о нем, хозяине лошади.

Усевшись после ужина на завалинке. Шеркей, как всегда, погрузился в размышления — стал припоминать, что он сделал за день. Лопату для веянья подправил, привез из оврага два воза камней для бани. Только и всего. А ведь намечал мякинник починить, гужи натянуть на большой телеге. Нет, если так работать, то в люди никогда не выйти. Совсем обленился. А о бережливости и говорить нечего: взял и отдал за здорово живешь штаны и поясок Тухтару. Разве не дурень? И так бы проходил парень. Щеголять вздумал, голодранец. Джигитом стал. Ильяс целыми днями на палке скачет, говорит: «Я Тухтар». Отхлестать бы этой палкой по заду хорошенько, да руки все не доходят.

Да, распустились, распустились все в семье. Ослабил Шеркей вожжи, избаловал домашних. Скоро все от безделья станут в лошадки играть, как Ильяс.

Во дворе показался Тимрук.

«Вот слоняется из угла в угол, слоняется», — насупился Шеркей и раздраженно крикнул:

— Ты рожь-то ходил смотреть? На загон, что у дороги.

— Да ты же ничего не говорил.

— А ты сам догадаться не мог? Все мне подсказывать надо. Только и знаешь по улицам рыскать кобелем бездомным. Глаза бы, глаза бы на тебя не смотрели! Разорить вы все меня хотите, разорить, с сумой пустить по миру.

— Завтра обязательно схожу, — пообещал Тимрук и поспешил скрыться.

— Завтра, все завтра…

Шеркей прислушался к тихому гудению, доносящемуся из избы: Сэлиме ткала новый сурбан.

— Наряды все в голове, наряды, — проворчал он и окликнул дочь.

— Что, папа? — спросила, выйдя на порог, Сэлиме.

— Ведь скоро весь ток, весь ток растрескается. Прикрыть соломой надо. Когда же сделаете? Чтобы завтра все в порядке было!

— Да мы уже сделали с мамой сегодня.

— Плохо, плохо, наверно. Не постарались, тяп да ляп… Как на чужих работаете.

Сэлиме, ничего не ответив, ушла в дом. Через некоторое время она торопливо прошла мимо отца, шмыгнула в ворота.

— Опять на игрище… И-эх, помощнички!.. Одежду да обувку только трепать.

Около крыльца валялся коротенький обрывок мочальной веревки. Шеркей поднял его, попробовал, прочный ли. Вполне крепкий. Связать несколько таких кусков — и для теленка привязь получится. Но никто не заметил, не поднял, ходили, втаптывали добро в землю. Разве напасешься этак? У Каньдюка такую бы вещь сразу подхватили. Да и подхватывать не нужно, не кинули бы у него такой вещи. Бережливый — у него веревки во дворе не валяются. Покойный отец тоже каждый гвоздок в дом тащил. А работали-то как при старике! Бывало, чуть займется рассвет — Шеркей с Элендеем уже на ногах. Всех раньше выезжали пахать, быстрее всех кончали жатву, отмолачивались. Теперь же… Солнце уже выше деревьев поднимется, а семья Шеркея только еще за дело собирается приняться. Нет, Шеркей наведет порядок, по струнке все ходить будут, не хуже, чем у Каньдюка. Тот жить умеет.

Шеркей повесил злополучную веревку на гвоздь, торчащий из дверного косяка, и снова уселся на завалинку.

— Молока сколько надоила? — спросил он идущую из хлева жену.

— Маловато… Убавила за последние дни. — Сайдэ слегка наклонила перед Шеркеем горшок.

— Не заквашивай. Масло пахтай, масло. Что глаза таращишь? Иль непонятно? Продавать будем. Подорожало на базаре масло, из рук рвут. А похлебку пахтой забеливать будем… Да разбуди меня завтра пораньше!

— Ехать, что ли, куда собрался?

— Ехать не ехать — сказано, разбуди. Разговаривать все стали много. Работали бы так, работали.

Сайдэ обиженно поджала губы и ушла в избу. Шеркей неторопливо обвел взглядом свои владения.

Сарай с конюшней пока постоят, а с избой беда: вот-вот кувыркнется на улицу. Непременно новую нужно ставить. И ворота тоже. Через эти каждому прохожему видно, что на дворе делается. К Каньдюку-то так не заглянешь.

Шеркей засевает три надела. Многие в деревне сеют и того меньше. Считай, через дом такой хозяин. С неочищенной картошкой похлебку варят. А на столе у Шеркея, слава богу, хлебушек не переводится. Можно и без масла обойтись. Надо в люди сперва выйти, а потом уже отъедаться. Да и тогда ни к чему баловаться. Корову, понятно, надо кормить получше — она молока от этого прибавит. Человек же не доится. Только ленивей становится с хороших харчей. Чтобы хозяйство крепло, надо копейку к копейке прибавлять, рубль к рублю, зернышко к зернышку — ни одна крошка не должна пропадать. Так умные люди у Каньдюка толковали. Богатство счет любит, бережливость.

— Сайдэ!

— Чего тебе? Шел бы спать. Ведь велел разбудить спозаранку.

Муж ничего не ответил, только громко засопел.

— Ты что это такой, словно с похмелья? Может, заболел?

— Нет, нет, здоров я. Ты вот что, опорожни-ка… это самое… желтый сундук, какой в чулане стоит. И замок, замок к нему найди.

— Зачем же это? Он занят. В нем вещи Сэлиме лежат. Что тебе в голову взбрело?

— Все вещи переложи в кадку.

— Иль им в кадке место? Найду куда положить. Для чего тебе понадобился сундук? Ума не приложу.

— Значит, понадобился, понадобился, коли говорю! — прикрикнул Шеркей.

Сайдэ пошла в чулан. Через некоторое время она вынесла мужу замок. Шеркей осмотрел его, пощелкал и направился в избу. Там было темно. Хотел зажечь спичку, но пожалел. Подошел к полке, достал с нее початый каравай, забрал оставшиеся от обеда куски. Ключ привязал к поясу.

— Когда понадобится хлеб, скажешь мне. Я выдам. Сколько нужно.

— Что это ты затеял? — удивилась Сайдэ. — Лишних едоков у нас вроде нет. Никогда у нас в доме таких порядков не было.

— Вот и плохо, что не было. На Убеевском базаре знаешь, как мука вздорожала, знаешь? Беречь надо, беречь!

Сайдэ улыбнулась.

— Что ощеряешься? — вспылил муж.

— Да ты меня все смешишь.

— Я не смешу, дело делаю. Придет время, благодарить меня будете!

Во дворе послышались тяжелые шаги. Шеркей узнал брата.

— Ты что это и ночью покоя не знаешь? — недружелюбно спросил он.

— Да так, не спится что-то, браток. Вот и решил тебя проведать.