Мигулай Ильбек - Черный хлеб

Поведал Шеркей и о том, как хотели его околдовать.

— Не помогла, не помогла мне Шербиге. Не сумела отвести несчастье, не постаралась как следует. Ворожила, ворожила, а все без толку.

— Будет еще толк! — вступился за ворожею Каньдюк. — Не можем мы, братец, знать тех путей, по которым судьба приводит к нам счастье. Да. — Он немного подумал и добавил: — А дом-то у тебя совсем плох стал. Шел я как-то мимо, видел. Надо новый ставить. Обязательно надо. Нельзя такому человеку, как ты, жить в эдакой клетушке.

— И-эх! Одни мечты, одни мечты это. Хотел прикопить хлебушка на продажу. А теперь уж не скопишь, нет. Замучили нехватки, заели просто, загрызли. Семь дыр заткнуть нужно, а потом еще семь раз по семьдесят семь. А затычка для одной только есть.

— Нелегко тебе, братец, нелегко. Да. Гляжу на тебя — сердце кровью обливается. Всегда я уважал тебя, всегда. Не подумай только, что это слова одни. Я тебе и делом готов помочь. Да. Для хорошего человека рубаху последнюю сниму. Такое уж у меня правило. Да.

— Эх, дедушка Каньдюк, стоит ли говорить об этом, стоит ли…

— Если я говорю, то стоит. Не привык зря языком рот обметать.

Шеркей украдкой бросил на Каньдюка испытующий взгляд. Нет, богатей вроде не шутил.

— Ну что же ты молчишь?

— Рехмет, рехмет. Обойдусь, обойдусь как-нибудь. Не достал лошади, так уздечку достану. Хе-хе-хе… Мало ли в деревне таких горемычных, как я?! Что же ты им всем помогать будешь?

— Га! Всем! Ну и сказанул! Кому-то следует вовремя помочь, а другому только плетка требуется. Да. Разным людям и помощь нужна разная. Перед тобой я, скажем, кладу мосток: перебирайся, мол, на ту сторону, где лучше. Ты и шагай, а на других не оглядывайся. Значит, не заслуживают они такого мостка, не достойны они жить на другой стороне. Им, братец, плеточка, плеточка! Да. К тебе же я со всей душой. Ты человек степенный, разумный, хозяйственный — одним словом, нашего поля ягода.

— Благодарю, благодарю, дедушка Каньдюк! Слов, слов не нахожу для достойного рехмета.

— Не за что, братец. Не за что, милый. Вот когда дом построишь, тогда и спасибо скажешь. Сегодня же велю отвезти тебе три воза ржи. Целковых пятьдесят в долг дам. Сгрохай-ка избу. Другим только не болтай о наших делах. Так-то вот. Да.

Шеркей просиял. Ему вспомнился разговор с Элендеем. Брат предостерегал от дружбы с Каньдюком. Кто же оказался прав? Конечно, Шеркей. Он знает, как нужно жить, по какой дорожке пойти. Кто бы помог ему в такой беде? Босяки, что ли, с какими якшается Элендей? Они сами ходят в драных штанах, с неприкрытой срамотой, животы борщовником набивают. Нет, рановато стал считать себя братец умнее Шеркея, рановато.

— Ты что задумался? Не беспокойся, с долгом торопить не стану, — пообещал Каньдюк. — Встанешь крепко на ноги, тогда и вернешь. Придет время, сам еще мне в долг давать будешь. Хе-хе… Чует мое сердце, чует.

— Спасибо, спасибо! — забормотал польщенный Шеркей. — По гроб не забуду.

Он уже соображал, сколько потребуется бревен, жердей, досок и другого материала. Плотничать он и сам умеет. Тухтар с Тимруком помогут. Делянку надо купить побольше, из лишнего леса напилить досок и продать. Вот и с долгом можно сразу расплатиться.

Главное — построить дом. А там дело пойдет. Лиха беда начало… Мечты одна другой приятнее и заманчивее будоражили воображение Шеркея. Он видел до отказа набитые хлебом амбары, лоснящихся коров, откормленных баранов, породистых лошадей. Ему даже живо представилось, как он едет по деревне в пружинном, поблескивающем глянцевой масляной краской тарантасе, а все встречные снимают шапки и почтительно раскланиваются.

Они уже вошли в село. Каньдюку нужно было идти прямо, Шеркею — свернуть в переулок. Шеркей очнулся, забежал вперед, подобострастно заглянув в лицо своему благодетелю.

— До свиданья, дедушка Каньдюк! Счастливого пути, Каньдюк бабай! Если ты правду говорил давеча, то мне на колени перед тобой упасть нужно, лбом, лбом твоих ног коснуться!

— Чего там толковать! Ведь сам я предложил, не тянул ты меня за язык. Да ты не спеши, зайдем ко мне, пообедаем чин чином.

— Рехмет, рехмет! В другой раз, в другой раз.

Шеркея смущала мокрая, грязная одежда. Разве можно явиться в этаком виде в дом Каньдюка?!

— Да ты не стесняйся. Зайди попросту. Жена только дома.

Шеркей не поддался уговорам.

Всю дорогу до дома он продолжал бормотать замысловатые благодарности, кивать головой. Ему казалось, что Каньдюк идет еще рядом.

Домашние встретили Шеркея с тревогой.

— Ну как рожь? Не побило? — спросила жена.

— Да как сказать… — послышался уклончивый ответ. — Вроде побило, но вроде и не побило. Достань-ка мне сухую рубашку и штаны. А то хожу, точно курица-линючка. Бог знает, что могут люди подумать!

— Скажи ты толком, как человек: цела рожь или нет? Если хлеб пропал, то чего же ты улыбаешься во весь рот? Прямо ошалел, сбесился последнее время!

— Ошалеешь, ошалеешь, старуха. После расскажу. И-эх! — Шеркей с удовольствием потер ладони.

Когда стемнело, к воротам подъехали три подводы. На передней восседал Урнашка. Он велел хозяину побыстрее сгрузить мешки с зерном. Кроме ржи, Каньдюк прислал еще большой нераспечатанный ящик гвоздей.

После праздника Синзе Тухтар и Сэлиме встречались каждый день. Они были вместе каждую свободную минуту. Но сколько бы времени влюбленные ни проводили наедине, им все казалось мало. Идя со свидания, они уже мечтали о следующем. Сэлиме всегда старалась заняться таким делом, в котором ей обязательно потребуется помощь Тухтара, а он находил причины почаще заходить к Шеркею и оставаться в его доме подольше. Разве это не счастье — перемолвиться лишним словцом, встретиться украдкой взглядами…

Сайдэ быстро обо всем догадалась, но не показывала виду. Шеркей, занятый своими заботами, ничего не подозревал. Да и не могло ему прийти в голову, что его дочь, признанная всеми красавица Сэлиме, на которую даже сама жена Каньдюка любуется не налюбуется, — и вдруг полюбит батрака!..

Тухтар полюбил Сэлиме давно. Поняв это, он постарался заглушить чувство, но ничего не получалось. Чем больше усилий прилагал Тухтар, чтобы погасить любовь, тем ярче она разгоралась. В конце концов Тухтар понял бесполезность своих стараний и заботился только о том, чтобы невзначай не выдать себя. Но и в этом его постигла неудача: Сэлиме почувствовала, что́ таит он в душе.

С Сэлиме Тухтар был ласков и нежен. Она отвечала ему тем же. Девушке хотелось, чтобы любимый в полной мере получил то, в чем ему до сих пор отказывала жизнь.

И Тухтар менялся с каждым днем. Раньше он ходил как-то бочком, словно боялся помешать кому-то, голову втягивал в плечи, будто все время ожидал удара. Теперь в его походке появилась уверенность. Плечи расправились, взгляд стал смелей. Тухтар уже не робел в кругу своих сверстников, не считал себя хуже их.