Мигулай Ильбек - Черный хлеб

— Куда вы меня тащите?

— Скорей так. А то прозеваем.

— Говорим ведь, что на свадьбу. Солнцем клянемся.

Странно: свадьба — и вдруг на берегу. Но ведь односельчане ведут Тухтара. Солнцем клянутся.

— Пустите. Я сам.

— Вот и хорошо. Только тише говори.

— А почему?

Никто не ответил.

Спустились с кручи. На другом берегу виднелась деревня. У ручья толпится народ. Что-то повисло на руке. Глянул. Лицо исказилось от ужаса, тело окаменело. В руку впилась желтоголовая змея. Вздрагивает, повиливает от удовольствия длинным черным хвостом. Рука уже опухла, посинела. Ох, Да ведь это нагайка! А на левой руке белая перчатка. Где он ее надел, зачем, чья она? Ничего понять нельзя. Опять спросил у парней.

— Свадьбу, свадьбу справляем. А мы вот дружки жениха.

Дружки так дружки. Тухтаром овладело безразличие. Очень плохо было ему. Голова кружилась, в висках стучало. Во рту едкая горечь, в горле копошится липкий сладкий комок. Руки и ноги дрожат. Губы пересохли, потрескались.

Кто-то дал попить. Вода показалась, как никогда, вкусной. Но после нескольких глотков его вдруг затошнило и вырвало.

— Умойся.

Тухтар с отвращением отмахнулся. Но чья-то ладонь старательно трижды омыла его лицо.

Покачивало. Стараясь не упасть, Тухтар пошире расставил ноги. Голова беспомощно свешивалась, будто держалась на тряпичной шее. Земля дыбилась, кружилась. Вдруг Тухтар уловил бормотание, прислушался, напряг внимание и с трудом начал различать слова:

— Была у нас молодая красивая сноха. Ты, добрая дева Вода, взяла ее у нас в свои подруги… Может, она рассердилась на нас… Избавь ее от злобы. Теперь ты станешь нашей любимой снохой… Прогони жар-сушь, одари нас целительной прохладой…

Значит, и Каньдюк сюда приехал? Тухтар начал с любопытством наблюдать за его действиями.

Старик набрал в алдыр воды, окропил трижды всех окружающих и снова забормотал молитву. И чего только не упоминал он в ней, чего только не трогал! Но вдруг Тухтар услышал в потоке слов свое имя. Насторожился, вслушался и вдруг понял, что женят на деве Воде его самого.

Что же это такое творится? Может, кошмарный сон все это? Надо помочить голову, тогда, может быть, прояснится она. Попросил у рядом стоящего парня ведро. Тот дал. Но Каньдюк, заметив это, испуганно вытаращил глаза, запрещающе замахал руками. Ведро отняли. Почему? Ведь все с ведрами. Черпают из ручья воду и таскают наверх. Тухтар решительно схватился за дужку, то его обхватили сзади, рванули. Он дернулся — и парень отлетел в сторону, упал. Сразу подскочили другие. Тухтар начал отчаянно вырываться:

— Вы что хотите сделать со мной?

— Связать этого выродка! — злобно крикнул сбежавший с кручи Нямась.

Пять или шесть парней повалили Тухтара, вывернули ему руки за спину, туго-натуго связали веревкой. Ноги тоже скрутили к подтянули к рукам. В рот затолкали скомканный платок. Волоком вытянули из низины, подтащили к тарантасу. Тухтар пытался вырваться, изгибался, дергался. Его сторожили двое дюжих парней. Остальные продолжали таскать воду и выливать ее в стоящую на телеге бочку.

Начало светать. Обессиленный Тухтар затих.

Появился Каньдюк, пробормотал несколько молитв, снял шляпу, поставил на ребро и катнул ее вдоль берега.

— Пусть дорога наша будет счастливой, пусть подохнут все колдуны и ненавистники, пусть не придется повторять нам приезд. Да будет так!

Потом он достал из кармана тоненький буравчик и просверлил дно бочки. Брызнула прозрачная струйка. Каньдюк заткнул пальцем отверстие, торопливо начал отдавать приказания.

— Керчеме выпьем, когда выедем из деревни Ишле. Здесь задерживаться не будем, утро почти. Колокольчики подвяжем к дугам там же. Все в сборе?

— Все! — дружно откликнулись глухими голосами сгрудившиеся вокруг него люди.

— Ну так с богом!

Каньдюк открыл дырочку в дне бочки.

Закачался, заскрипел тарантас. Все быстрее и быстрее крутятся колеса. Чем дальше от деревни, тем реже озирается Каньдюк, тем чаще самодовольно поглаживает курчавую бородку, ухмыляется, хихикает, широко раздувая ноздри курносого носа.

А Тухтару все крепче приходилось сжимать зубами кляп, чтобы не радовать своих мучителей стонами. При каждом толчке все тело простреливается огненной болью, все глубже въедаются в тело крученые веревки. Ноги и руки затекли, дышать трудно.

— Говорили же тебе — не скандалить и не кричать, — слышится слегка вздрагивающий от дорожной тряски голос Каньдюка. — Говорили. Да. Не послушался? Не послушался. Да. Вот и терзаешься. Кто перечит таким, как я, добра в жизни не увидит. Так что не серчай, Тухтарушка, не обижайся. Не дергайся, не ерепенься… Перемахнем через горку — сам развяжу. И не только развяжу, но и с законным браком поздравлю и чарочку поднесу. Сам тоже за твою счастливую семейную жизнь от чистого сердца выпью. И кроме всего этого, еще богатым, богатым тебя сделаю. Понял? Но мы еще потолкуем с тобой об этом. Еще спасибо мне скажешь. Да. Главное — слушайся меня во всем, и будешь жить припеваючи, как колобок в масле кататься. Каньдюк накажет, Каньдюк и помилует. Так-то, милый. Заместо бога для вас Каньдюк.

Тухтар никак не мог понять, то ли полыхает заря, то ли глаза застилаются кровавой пеленой.

С мельницы этой ночью возвращался сын Савандея Терендей. Несмотря на темноту, он узнал Каньдюка. Попутчиков его разглядеть не успел, очень быстро промелькнули подводы.

Куда мог отправиться в такую пору Каньдюк? Да еще в сопровождении стольких людей. Терявшийся в догадках Терендей долго смотрел вслед странному обозу. Заметив, что он остановился в конце улицы, Терендей хотел повернуть и поехать туда, но передумал, пожалел измученную лошадь.

Странная, однако, встреча. А больше не видать никого. Да, что-то все это странно.

Когда вернулся домой, сразу же рассказал об этом загадочном происшествии отцу. Рассказал просто так, между делом. Но отец вдруг забеспокоился, начал дотошно расспрашивать.

— На четырех подводах и тарантасе поехали? А сколько же народу? Как одеты? Что на телегах нагружено?

— Да не считал я, сколько людей. Но человек двадцать наверняка наберется. Одежду не разглядел. Темно, пылища. Во весь опор лошадей гнали. На одной телеге громоздилось что-то большое.

— Так, — скрипнул зубами Савандей. — Достукались. Не успокоился, значит, Каньдюк бабай. Решил выполнить задуманное. Эх, проучить бы его надо! Да хорошенько! Чтобы на всю жизнь запомнил.

Сын удивился. Отец никогда не ссорился с людьми, был добродушным, покладистым, никто от него никогда резкого слова не слышал, а тут зубами скрежещет, грозится, кулаки сжимает.

Терендею нестерпимо хотелось разузнать обо всем поподробнее, но он не посмел расспрашивать: отец не любил, когда совали нос не в свое дело.