Вячеслав Шугаев - Избранное

Мох вспыхнул, легкий, жадный огонь кинулся к деревьям — взметнулся дружный, гудящий факел. Геологи, вылезшие из палаток, еще могли бы потушить, могли бы попробовать потушить пожар — они же мгновенно свернули палатки, собрали прочий скарб и погрузились на вездеход: скорее, скорее перебросить лагерь, замести следы, и к пожару они непричастны.

Добавлю, опережая события, что после пожара двух геологов осудили (одного — на два года, другого — на три), катангский лесхоз взыскал с геологического треста около миллиона рублей — возмездие в данном случае чисто символическое, потому что ни за два, ни за три года не восстановить сгоревшую тайгу, а сколько улетело в пламя рублей, лучше не называть — это уже астрономия.

А теперь слово Масягину.

— В то утро я вернулся из Непы. Пока летел, все к отпуску примерялся: через день-другой собирался на юг. Думаю, через Москву полечу, в главк зайду — может, с коэффициентом что прояснилось. Потом задремал, словно меня уже южное солнышко сморило. И вот, считай, с чемоданом в руке захожу в кабинет, и тут звонок: «Тайга горит! Где геологи стояли!»

Я — в вертолет, взял с собой начальника экспедиции, полетели. Спрашиваю: где стоит партия? Он — там-то. А его, оказывается, эти поджигатели по рации успели предупредить, ну, что перебазировались. Действительно, они уже в безопасном месте, работают как ни в чем не бывало. А летели мы низко, и я разглядел след вездехода — прямехонько из пожара идет. А полыхает уже гектаров сто. Жуткое зрелище, да в такую-то сушь. Почему, спрашиваю, ваши люди не на пожаре? Говорит: у нас план, каждый час дорог.

Такая оторопь меня хватила, что, по-моему, вертолет качнулся! Нет, представь, можно быть таким бесчувственным человеком?! Добро бы пожар за тыщу верст от него полыхал, тогда еще как-то можно его понять — далеко, не жжет, не греет. Но тут-то, тут-то! Вот-вот поджариваться начнем, а ему, видите ли, каждый час дорог. И ведь молодой еще, рано бы сердцу зачерстветь и, когда живое гибнет, пальцем не шевельнуть. Вот скажи, кто он: бюрократ, чинуша, или по недомыслию это?

Крупно я с ним поговорил, очень крупно.

Быстро вернулись. Над Ербогачёном уже черный, жирный дым, этаким зловещим куполом. В район пожара немедленно отправился десант парашютистов, ушли тракторы. А я — быстрее, быстрее в радиоузел. Беру микрофон, а сам думаю: что же бы такое сказать, короткое, мобилизующее, ясное? И как-то само собой сказались две фразы: «Ербогачён в опасности! Все на борьбу с огнем!»

Да, старые лозунги не спишешь с вооружения, имеют они власть, когда надо, над нашими сердцами! Я так думаю, что они в крови у нас, с ними рождаемся. И ведь все, действительно все пришли: женщины, школьники, старики, студенты, приехавшие на каникулы! О мужчинах я и не говорю. Одного старика спрашиваю: «Дедушка, что делать думаешь? Спасибо, что откликнулся, но тяжело тебе будет. Стариков мы отпускаем». Он отвечает: «Ты уж не гони, не помешаю. На какую-нибудь малость сгожусь, попить принесу, топор поправлю — все помощь!»

Ведь что получается? Живем мы как бы в одну сторону: дело за делом, забота за заботой — некогда, некогда останавливаться, вперед торопимся, вроде охота нам быстрей жизнь прожить. Порой не успеваем в близких людях разобраться. А что говорить о тех, которые подальше от тебя находятся? Мало их знаем, очень мало. Хотя и ссоришься с ними, и миришься. Про одного думаешь: так себе человек, без смысла, а на другого, наоборот, не нарадуешься. Но вот приходит беда, беда, которая никого не милует и в стороне не оставляет. И вот тут-то русский человек себя проявляет, тут-то он себя не жалеет: в атаку так в атаку, в огонь так в огонь. И забываешь, каким он был до беды или казался тебе таким: прижимистым на копейку, на доброе слово, на доброе чувство — остается в нем только высокая готовность послужить общему делу.

Простая мысль, а воодушевляет меня, например, очень сильно.

Огонь окружал Ербогачён. Что ты хочешь? В ста метрах от взлетной полосы была кромка пожара. А до села от аэропорта, сам знаешь, рукой подать. Да тут еще ветер поднялся. Опасность была настолько серьезной, что мы подумывали эвакуировать стариков и детей. Начался верховой лесной пожар. Ты представляешь, что это такое? Лавина огня высотой с пятиэтажный дом, которая движется с бешеной скоростью…

Я представлял. Однажды плыл на теплоходе в Якутск, и где-то за Витимом по обоим берегам Лены ярился верховой пожар. Огнедышащие, драконьи языки нависли над кодой. Наш теплоход шел строго посередине реки, но все равно на палубе обжигало лицо, хоть до огня было метров двести. Каково же приходилось ербогачёнцам, встретившим его лицом к лицу, грудь к груди?

— Как мы защищались? Не щадя живота своего. Круглосуточно. Скажи кому-нибудь, что часов за пять мы ухитрились вырубить и очистить трехкилометровую просеку шириной в 50 метров, не поверит. Пускали несколько встречных палов, так сказать, клин клином вышибали.

Еще одну бешеную ночку стоит вспомнить. Недаром говорят: беда не ходит одна. Пожар окружил участок с готовыми дровами, этак тысяч десять кубов, заготовленных для школы, для детского сада. Сгори дрова, считай, зиму хоть на улице встречай — никакой разницы, что в доме, что на морозе.

Двадцать шесть человек спасали дрова. Уже не просеку рубили, а траншеей окопали. Версты три отмахали. Прямо в траншее засыпали. Нет, люди у нас замечательные!

Считаешь, часто хвалю? Считаешь, обычное дело — на защиту родного угла встать? Может, и так. Но все равно: не могу не хвалить. Золотые люди.

Но справедливости ради замечу: были и чересчур осторожные люди, добро свое по огородам стали закапывать, были и откровенные трусы, не только от огня бежали, но манатки похватали — и к самолетам. Больше скажу: я в одном человеке так ошибся! А верил ему, уважал. Трус, самый обыкновенный трус! Так что беда не только очищает душу, но и обличает, выводит на чистую воду мелкое, низкое, грязное.

И хочу еще вот что сказать: все-таки собственными силами мы бы не обошлись. Полстраны нам помогало. Да, да! И уральцы, и новосибирцы, и забайкальцы, и дальневосточники — все послали к нам десанты парашютистов-пожарников. Обычное дело. И тем не менее раздумаешься и скажешь сам себе: удивительная у нас, замечательная страна!

…Думаю, роль рассказчика несколько мешала Масягину — могло составиться впечатление, что он был лишь наблюдателем, этаким руководящим наблюдателем. Поэтому спешу уточнить: все эти трагические дни и ночи Масягин бессонно и бессменно был у кромки огня.

Воротясь в Иркутск, я решил поговорить с охотоведом Виктором Владимировичем Тимофеевым, кандидатом биологических наук, старшим научным сотрудником Восточно-Сибирского отделения ВНИИОЗа. Толком мы не были знакомы, лишь раскланивались, но при каждой мимолетной встрече я давал себе слово: надо, надо познакомиться поближе с этим человеком! Даже внешность Тимофеева пробуждала интерес: невысокий, сухой, сутулый старик с большой лысой головой, в зубах неизменная трубочка, а из-под густых, буйно спутанных бровей блестят насмешливые, пытливые, колючие глаза, определенно говорящие о живом и резком уме. Кроме того, я слышал, что Тимофеев в пору юношеских скитаний по Северу был у эвенков шаманом, и они вроде бы звали его шаман Тимофей; что Тимофеев на недавнем Международном конгрессе биологов-охотоведов в Москве, на одной неофициальной встрече, был избран коллегами старейшиной конгресса, — все это тоже возбуждало любопытство.