Людмила Уварова - Истории от первого лица

— Он счастлив?

— Судя по письмам — абсолютно, хотя зарплаты не хватает, все уходит на прокорм всей этой живности… Помнишь, как когда-то у Евгения Макаровича? Но все равно он счастлив, это главное!

Я посмотрела на Семена. Мы ведь давно не виделись, я не знала, как сложилась его жизнь. Он сказал:

— А я женился. Семь лет тому назад.

— Поздравляю. Очень рада за тебя и за нее.

— Ты знаешь ее.

Я все-таки женщина, я не могла не спросить, кто она.

— Ты знаешь ее, — повторил он. — Она моложе меня, намного моложе, но мы живем очень хорошо, дружно.

— Кто же она, скажи?

— Аля, дочь Таисии Михайловны.

И тут я вспомнила: ведь Аську Щавелеву полностью звали Таисия Михайловна.

Всю войну Аська получала письма от своего мужа Степана Федоровича.

Аська ликовала, по нескольку раз перечитывала немногие строчки, бурно целовала бумагу, потом кидалась к Але, крепко прижимала ее к себе.

— Папка наш жив! — кричала Аська. — Слышишь, дочка, живой наш папка!

И мы все радовались за нее, только Дуся Карандеева, у которой муж пропал без вести с начала войны, иной раз завистливо вздыхала:

— Везет нашей Аське невпроворот…

Но вот война кончилась, и письма от него вдруг перестали приходить.

Аська выплакала себе все глаза и все время твердила одно и то же:

— Он погиб, это я всеми своими жилочками чувствую…

Потом принималась целовать Алю, причитая над ней:

— Сиротинка ты моя разнесчастная, что же теперь с нами будет?!

Аля, тоненькая, вытянувшаяся не по годам — ей минуло четырнадцать, — хмурилась, недовольно останавливала ее:

— Хватит, довольно. Зачем ты так?

Аська испуганно замолкала, но, когда Аля уходила в школу, вновь принималась причитать и плакать, и тогда старик Карандеев, окончательно высохший, но не утративший своей на диво живучей неприязни, выходил из комнаты и гудел в коридоре:

— Когда это кончится?! Жизни от тебя нет, покою не найдешь ни днем ни ночью. Все одно никто тебе не поверит: как гонялась за кобелями, так и будешь гоняться…

В ту пору Семен уже демобилизовался. Иногда вечером заходил к Аське. Аська изливала ему свои горести, он слушал, молча следя глазами за Алей.

Аля была старательной, все вечера сидела за уроками.

Порой оборачивалась к Семену, застенчиво спрашивала его:

— Как будет по-немецки «лес шумит»?

— Надо подумать, — отвечал Семен. — Лес будет «дер вальд», а вот как шумит — не знаю. У тебя есть словарь?

Вместе с Алей он искал нужное слово в словаре и еще помогал ей решать задачи по алгебре и геометрии.

Зато Аля тоже помогала ему — иной раз принесет продукты, сготовит обед или постирает. Ведь Елена Прокофьевна уже ничего не могла делать по хозяйству: осложнение после гриппа сказалось на ее суставах, она вся согнулась, скукожилась, пальцы некогда ловких рук стали распухшими, искривленными…

Как-то к Семену зашел отец, начал было разговор о том, что вроде у него есть сын и вроде нет, и как же так можно? Люди расходятся, а дети, в конце концов, ни при чем, не их это дело…

Но Семен так и не дослушал отца, взял и выставил его молча за дверь.

Однажды Аська получила письмо. Едва прочитала первые строчки, как закричала дурным голосом:

— Живой! Он живой, люди добрые, живой, живой!..

Через несколько минут все в доме знали о том, что случилось с Аськиным мужем.

Он был ранен в Германии уже незадолго до Победы, ему оторвало миной обе ноги. Долгое время он лежал в различных госпиталях, потому что никак не поправлялся, и врачи полагали, что ему уже не выжить. Он выжил и уехал в село под Рязань, к матери покойной жены, бабушке Али.

Он писал, что понимает, Аська еще молодая, ей нужно устроить свою судьбу, искать человека по себе, а он полный инвалид и не хочет быть ей в тягость. И потому он дает ей свободу и нисколько на нее не серчает, дело житейское. Об одном просит ее: если надумает она построить новую семейную жизнь, а его дочь ей в том помеха, пусть отошлет девочку по адресу, который прилагает в письме, к бабушке.

— Долго думал! — кричала Аська, заливаясь счастливыми слезами. — Вы только послушайте, люди добрые, он мне свободу решился дать, полную свободу! Добрый какой нашелся! А на кой, понимаете, ляд мне свобода без него и без Али?!

В эти дни она словно бы помолодела, опять стала похожей на прежнюю Аську.

Глаза ее искрились победным блеском, она чертом носилась по двору и всем, кого бы ни встретила, охотно рассказывала, что придумал ее дорогой благоверный, — она так и выражалась: «дорогой благоверный», — и что они с Алей просто смехом смеялись над его письмом.

Впрочем, Аля не смеялась. Только когда Аська, окончательно расходившись, вдруг начинала плакать и причитать: «Несчастный ты мой, да как же это с тобой приключилось? Да почему это с тобой такое?!» — Аля тихонько дергала ее за руку:

— Не надо, мама, успокойся, не надо…

— Мы поедем за ним, — решила Аська. — Он, дурак, небось и ждать нас не ждет и не думает, что он мне во всяком обличье нужный, хоть без ног, хоть без рук, мы поедем и привезем его домой.

У Али была не по возрасту трезвая голова.

— А как он доберется до поезда? Ведь от деревни до станции километров двадцать, а в колхозе могут лошадь не дать. Все лошади в поле…

Аська задумалась. А что, если так?..

Целую ночь она пролежала без сна, думала, размышляла, прикидывала. На рассвете поднялась ни свет ни заря, приказала Але:

— Не ходи в школу, дожидайся меня!..

В полдень к нашему дому подкатил большой, красного цвета, совершенно пустой автобус. Он был, видимо, очень древний, скрипел, дрожал, трясся и скрежетал всеми своими частями; казалось, еще немного — и он окончательно развалится.

В кабине водителя сидела сияющая Аська.

— Поехали, — быстро сказала Аська Але. — Мне в парке автобус дали, он списанный, но ничего, я с ним справлюсь. Не впервой!

Весь наш дом ждал приезда Степана Федоровича. Мы с Дусей убрались в Аськиной комнате, вымыли пол, вытерли до алмазного блеска стекла, выстирали и накрахмалили занавески на окне. Дуся напекла пирогов, а Сергей Павлович принес баночку вишневого варенья. Варенье было засахаренное, должно быть довоенное, и мы с Дусей добавили воды и переварили его.

Семен раздобыл бутылку водки и маринованных огурцов. Я отварила картошки, свеклы и моркови для винегрета.

Только старик Карандеев ворчал без устали:

— Какой светлый праздник, скажите на милость! Она его все одно в инвалидный дом сдаст. Сперва комнату под него получит, а потом сдаст, потому как ей мужик нужен, а не инвалид безногий!

Но Дуся сурово прикрикнула на него, и он затих, обиженный и непримиримый.

Они приехали к концу недели.

Степан Федорович стал еще некрасивее, исхудал, постарел, волосы сильно поседели, он тяжело передвигался на костылях, к которым, видно, никак не мог привыкнуть.