Людмила Уварова - Истории от первого лица

Я слушала, не перебивая. Он закурил сигарету.

— А я ее, к сожалению, не любил. — Почему? — не выдержала я.

— Потому, что люблю другую, — тебя! Довольна?

Я промолчала, он продолжал:

— У нас с ней было горячее и непростое объяснение.

— Когда?

— Давно. Еще до Нового года. Я ей все высказал, объяснил, что между нами все кончено, что я ничего не могу с собой поделать, но не могу ее любить.

— А она что же?

— Она спросила: «Это окончательно? Навсегда и навеки?» Я ей сказал: «Да, навсегда». Она сказала, что, несмотря ни на что, любит меня безумно и никогда не перестанет любить. Я не поверил, я сказал, что вообще не верю в любовь. Но это я так, для вида сказал, — он тут же поправился. — Ты же понимаешь, сбрехнул, чтобы она отстала, надо же как-то ее убедить! Я говорю ей, что никому не верю, ни ей, что она меня любит, ни в любовь вообще.

Потом он продолжал дальше:

— Тут она меня спросила, что надо сделать, чтобы я ей поверил? Она все сделает, только бы я ей поверил. И — можешь себе представить…

Он засмеялся.

— Я возьми и скажи: «Слабо отрезать свою косу? Если любишь — отрежь!» А коса у нее преотличная, не правда ли? И что же? Я не успел оглянуться, как она схватила ножницы со стола и чик — отрезала свою прекрасную косу.

— Сразу не могла, — сказала я.

— Как, сразу? — переспросил он, но тут же понял. — Она, конечно, немного покромсала ее, коса толстая, ножницы, хотя и острые, я их недавно наточил, не берут косу, но все-таки в конце концов отрезала.

— И ты все время смотрел, как она отрезала свою косу? — спросила я.

Он пожал плечами.

— Что я мог сделать? Если бы ты знала, какая она решительная и резкая!

— Не хочу знать, — пробормотала я.

Мысленно представила себе, как эта девушка, которая любит его, одной рукой держит косу, а другой — ножницы. И старается отрезать косу, а туго заплетенные волосы не поддаются никак…

— И потом в конце концов она отрезала косу?

— Как видишь.

— И подала тебе ее из рук в руки?

Он ответил не сразу:

— Она швырнула мне косу в лицо.

Я захлопала в ладоши.

— И немедленно ушла? Да? Даже не поглядела на тебя и ушла?

Он спросил удивленно:

— А ты откуда знаешь?

Я засмеялась.

— Что за молодчина! Я бы тоже так сделала! Швырнула бы тебе косу и убежала. И черт с тобой.

Он недовольно поморщился.

— Что за вульгарные выражения? Тая, я от тебя такого не ждал!

А я смеялась, смеялась, не могла остановиться.

Мы так и не попали в кино, на французский фильм.

Потому что я ушла домой. Вволю посмеялась и ушла. Выбежала в коридор, хлопнула дверью, сбежала по лестнице вниз. Только меня и видели…

Он не являлся несколько дней, и я, само собой, не приходила к нему. Мы не перезванивались, как обычно, по нескольку раз в день. Хотя, разумеется, я скучала. Я привязалась к нему. И ловила себя не раз на том, что тоскую и жду его, кидаюсь на каждый звонок, а он все не звонит, не приходит…

И я дала себе слово, что ни за что не позвоню первой.

В конце концов он явился ко мне с повинной. Сказал:

— Давай, старуха, помиримся, в самом деле, куда мы денемся друг от дружки?

И я сдалась. Мне и самой до смерти хотелось помириться с ним. И сразу псе стало на свое место. И во мне все успокоилось, притихло.

Но, как бы там ни было, когда я вспоминала о косе, висевшей в его комнате, на стене, становилось как-то не по себе. Словно проглотила длинный гвоздь и он колом стоит в горле, ни туда, ни сюда…

Потом постепенно все стерлось, забылось.

Он начал учиться на первом курсе и поначалу был в восторге. Признавался:

— Там до того интересно…

Все время грозился привести меня к ним на вечер. По его словам, у них в институте проводятся различные вечера, там собирается интересная публика — студенты, преподаватели, дипломаты, все, как один, остроумны, злы, пальца в рот не клади, все жизнерадостны и веселы. Современные, одним словом…

Однажды, это было вскоре после студенческих каникул, я пришла к нему домой. Еще утром он позвонил, сказал, что нездоров, даже не пошел в институт, просил навестить его, потому что тоскливо и как-то ужасно одиноко на душе.

Я пришла не одна, а с Милкой, подругой детства, с которой мы прожили на Сретенском бульваре в большой, густо населенной квартире долгие годы.

Милка была тоже педагог, преподавала географию в техникуме, подобно мне, она тоже переехала вместе с мамой в отдельную квартиру в Мневники, время от времени она бывала у меня, но я еще ни разу не была у нее, потому что, во-первых, она жила невероятно далеко от меня, во-вторых, свободные часы я проводила большей частью с Валентином и на встречи со старыми друзьями у меня просто-напросто не оставалось времени.

Милка в детстве была нехороша собой, большеротая, с выпуклыми, чересчур близко поставленными глазами, на подбородке постоянно прыщики, но, став старше, она смогла, как сама признавалась, в корне преобразиться: врожденный вкус и умелое применение косметики сделали свое дело: ресницы были намазаны тушью и от этого казались длиннее и гуще, на лицо был положен тон золотистого цвета, потому все неровности и шероховатости казались сглаженными, толстые губы, чуть тронутые помадой, оказались модными. Милка утверждала:

— Вот именно такие губы носят теперь во всем мире!

Одевалась она спортивно, носила брюки, водолазки, длинные, сплошь в замках-«молниях» жакеты и куртки.

Волосы красила в аспидно-черный цвет.

Само собой, Милка нравилась далеко не всем, наблюдательная, резкая, умевшая подметить смешное в каждом человеке, она не щадила даже саму себя. Говорила о себе откровенно:

— На первый взгляд я — ничего, но следует остерегаться второго взгляда. Я уже не говорю о последующих…

Валентин встретил нас хорошо, вскочил с тахты, на которой лежал, побежал на кухню, предупредив, что сейчас приготовит кофе по совершенно особому рецепту.

Мы остались с Милкой вдвоем.

Милка огляделась вокруг, сказала:

— Неплохая обитель. Он что, один здесь живет?

— С мамой. Она в другой комнате.

— Она дома?

— На работе.

— Зарабатывает деньгу, чтобы обеспечить сыночка всем необходимым арсеналом?

Я возразила:

— Зачем ты так? Он и сам зарабатывает.

Она усмехнулась.

— Знаем мы эти заработки, кошке на рыбку.

— Ну почему же?

Милка махнула рукой.

— Ладно. А он ничего, не отравишься. Как у вас с ним, на полном серьезе?

— По-моему, да, — ответила я. — Вроде все хорошо.

Милка задумчиво оглядела меня.

— Нет, — сказала она. — Не женится он на тебе.

— Почему?

— Потому что ты его не устраиваешь, слишком хорошенькая и в то же время неперспективная.

— Вот как, — я засмеялась. — Что значит «неперспективная»?

— А ты не смейся, — посоветовала Милка. — Будешь смеяться — напрочь отстанешь от требований времени, тут не смеяться надо, а понять, что к чему.