Владислав Титов - Проходчики. Всем смертям назло...

А весна, как нарочно, напоминала ту весну, шахтерскую… В чистом небе трепетал жаворонок, и воздух был крут и пьянил, как тогда, у дальнего шурфа шахты «Северной», после смены, после пыльной круговерти лав и штреков, когда, хватнув полной грудью настоянный на весне воздух, на миг замрешь, подставив чумазое лицо солнцу, и где-то внутри тебя скворчонком защебечет: вот и все, и больше ничего не надо, пусть будет так и завтра, и послезавтра, всегда, всю жизнь… И над головой такой же жаворонок в небе…

Рукопись в тринадцатый раз была исчеркана вдоль и поперек. Странное действие оказал на меня редактор. Теперь я уже намеренно и убежденно сокращал те сцены из больничной жизни, которые он советовал расширить. Будто назло ему, эпизод, где Сергей выпивает, был заново переписан и усилен. «Сергей сморщился и, стуча зубами о край кружки, выпил водку. Влага опалила желудок…» — выписывал я на белом листе бумаги, а сам видел перед собой редактора и полемизировал с ним: «Вот тебе! Вот тебе «не примет читатель»! Вот тебе «не примет»! И сам пьянел и оттого, что отрывок получался еще точнее, правдивее, жизненнее, и от зла, которому дал выход.

А вскоре одна из местных газет, в общем-то из самых добрых побуждений, опубликовала обширную статью, в которой бойко излагалась моя биография и без всяких обиняков, чуть ли немедленно, обещалась читателю публикация повести в республиканском журнале. Посмотрел на подпись под статьей и подивился. И тут поработал киевлянин.

Статья называлась «Корчагин из города Луганска» (тогда Ворошиловград назывался Луганском). Много горьких минут принесла эта статья. На улицу стыдно было выходить, со знакомыми неприятно встречаться, будто я сам нагло и громогласно объявил себя человеком выдающимся или присвоил высокую награду, принадлежащую другому.

В этой связи мне хочется сказать еще несколько слов. У нас вошло, что ли, в моду очень часто и как-то очень легко и просто, как говорится, с ходу, примерять обыкновенного человека к тому, что живет в святой памяти народа, является его совестью и гордостью. Я понимаю, это обычно делается из самых лучших побуждений. Но разумно ли это? Будем чтить труд, честность, смелость. А время само поставит все на свое место.

Весна в тот год несколько померкла для меня, а добровольный домашний «арест» казался невыносимо томительным. Досадно было вдвойне. Я-то знал, что в указанном республиканском журнале моя повесть никогда не выйдет.

«Вашу повесть прочла на одном дыхании, не отрываясь. Много думала о вас. Не о вашем подвиге и мужестве (по всей вероятности, большинство из наших людей, советских людей, поступили бы точно так), а о той боли и страданиях, которые вам пришлось перенести. Говорить о литературных достоинствах или недостатках вашего произведения не могу из-за своей некомпетенции, но у меня есть и своя точка зрения — точка зрения читателя.

В любом рассказе, повести, романе нам, наиболее близко и понятно то, что в какой-то степени нами самими пережито и передумано, что созвучно нашему настроению и помогает выйти из лабиринта нерешенных вопросов. Последнее очень важно.

Твердо верю в то, что вы будете писать. Откуда такая уверенность? Позвольте перефразировать: «…в глубоком понимании горя, душевного страдания, скорби таится огромная нравственная сила, помогающая учить других людей мужеству».

«Вот уже десять лет, как я прикована к постели. Живу не так, как надо бы, т. е. бесцельно и бесполезно. Раньше я могла с кем-то говорить, дружить, но в последнее время во мне появилась злоба на всех, кто может ходить, работать. Как увижу, что все ходят, что-то делают, смеются, разговаривают, а я лежу и ничего не могу делать, так не знаю, что бы смогла сделать со всеми, поубивала бы просто. Пробовала писать рассказы, стихи, но до конца ничего не дописала. Играть на каком-либо инструменте не могу, да и не хочу. Вот и лежу живым трупом, а дальше что будет, не знаю. Еще тогда, когда мне было семь лет, врачи говорили, что я умру, но мне уже девятнадцать, а я не умираю и не выздоравливаю. Вы побороли болезнь. Скажите, что мне делать?

«Я не хочу сказать, что слезы — мерило достоинства литературного произведения. Вовсе нет. Но мне кажется, если написанное трогает до глубины души, заставляет еще и еще раз задуматься о смысле жизни, о человеческом счастье, вызывает восхищение от чистоты чувств и силы характеров, то это несомненная удача автора. Искренне поздравляю вас и желаю дальнейших удач.

«Уважаемый Владислав Андреевич!

Помогите нам вернуть домой сестричку Иринку. Нас бросил отец, мы с Сашей и Таней остались с мамой. Отец взял с собой Люду и Иринку. Но суд постановил всех детей оставить при маме. Вначале я думала, что ниша мама плохая, так нам говорили у папы, но когда вернулась к ней, то увидела, что мама очень хороший человек, что она живет только для нас, для своих детей. Но Ира, которая осталась у отца, никак не хочет понять этого, не видит, что отец наш плохой человек, потому что ушел от нас. Сейчас отец женился на другой женщине — учительнице. Как же она будет учить детей, если живет с таким человеком? Мы не живем с ним три года. И за все время он не выслал нам ни копейки. Мы все очень любим нашу старшую сестричку Иру. Мы очень скучаем по ней и почти каждый день плачем. Очень просим вас заставить нашего отца вернуть нам Иру.

«Каждая строчка вашего произведения заставляет думать. Потому что за ней стоят живые люди, откровенные, понятные нам, читателям. Почувствовав это, заставляешь себя глубже всмотреться в жизнь, спросить, сможешь ли ты быть на месте этих героев, всегда ли сможешь быть таким, как они. Ваша книга раскрывает образ современника такого же, как все. «В жизни всегда есть место подвигу» — на эту тему мы провели литературную конференцию, и каждому участнику хотелось сказать: «Живу, но этого мало! Что я сделал для людей и что смогу еще сделать?» Ведь современник — это частица нас самих. Некоторые выступления на этой конференции запомнятся на всю жизнь. Становится стыдно за малодушие, когда от малейших невзгод приходишь в отчаянье, и начинает казаться, что все потеряно. Жить, жить всегда, жить в борьбе, с каждодневной пользой для людей!

«Здравствуйте, Владислав Андреевич!

Я пишу вам потому, что знаю: поведение человека, попавшего в тяжелую жизненную ситуацию, его пример являются огромной поддержкой для других, оказавшихся в тяжелом положении.

Мне 27 лет. Вы, конечно, знаете, что дело не в годах, а в тех событиях, которые пережил человек. Я единственный сын у родителей, и вот, вместо того чтобы быть им опорой и поддержкой, вместо того чтобы быть для них источником радости, счастья и надежд, я по собственной воле, трусости, неудержанию превратился в инвалида, у которого не может быть семьи и который должен теперь добровольно и принудительно лечиться. Я понимаю всю сложность и гнусность моего положения, но я хочу верить. Я хочу верить, что что-то осталось во мне человеческого, что оно пробудится и я стану человеком. Вы перешагнули огромную беду, дайте мне, пожалуйста, сил побороть мне мою. Напишите мне несколько слов.