Владислав Титов - Проходчики. Всем смертям назло...

«Неужели до той двери семьдесят шагов?» — ужаснулся Сергей, робко делая первый шаг.

Заканчивая семнадцатый, Сергей увидел людей в дальнем конце коридора. Их было четверо. Они медленно двигались к нему навстречу, наклонив головы друг к другу, тяжело приседая на ноги. Взглянув ниже, Сергей заметил в их руках носилки, покрытые белым.

«Больных так не носят! — с непонятным страхом подумал он. — Чего я боюсь?» — резко, как внезапный выстрел в тишине, ударила мысль. От нее закружилось в голове, тошнотворно засосало под ложечкой.

В следующее мгновение Сергей увидел дверь, к которой шел. Она была настежь распахнута.

— Кто умер? — дрогнувшим голосом спросил Сергей поравнявшихся с ним людей.

— Ларин, — гулко ответил санитар.

Коридор в глазах Сергея качнулся, словно ящик, неосторожно задетый чем-то тяжелым, и, дрожа, замер.

— Стойте! — вскрикнул Сергей. — Куда вы его?..

— Все мы смертны, сынок, — спокойно сказал человек.

Егорыч лежал на носилках с высоко поднятым вверх подбородком, и на желтом морщинистом лице его застыло беспокойное, как вся прожитая им жизнь, выражение. Пепельно-белыми иголками торчали кусты бровей и, казалось, еще жили, бессмысленно утверждая никогда не существовавшую жесткость характера.

— Егорыч! — охнул Сергей и, цепляясь подбородком за скользкую, холодную стену, медленно сел на пол.

И в эту ночь Сергей не уснул.

Вся собственная жизнь его шаг за шагом, событие за событием прошла перед глазами, настойчиво требуя для себя новой, более емкой оценки. Поведение, поступки, мысли Егорыча, на которые Сергей взглянул теперь с иной стороны, становились для него ярким эталоном, с которым он сравнивал свое поведение, свои мысли и свои поступки.

Когда забрезжил рассвет, Сергей, с трудом оторвав от подушки голову, поднялся на ноги и, превозмогая боль, начал ходить по палате.

«Никакого послабления себе! Никакого! Каждый день прибавлять по пятьдесят шагов!» — тоном непререкаемого приказа твердил он себе.

Утром, войдя в палату, Таня увидела Сережку лежащим на полу без сознания.

— Три дня постельного режима, — распорядился прибежавший сюда Григорий Васильевич. — Полный покой! Извини нас, — обратился он к Тане, — недосмотрели мы за ним в твое отсутствие. Он вышел вчера в коридор и встретил там Егорыча… словом, тело его…

Таня широко раскрыла глаза, хотела что-то сказать и не смогла.

— Нет больше Егорыча, — сказал Кузнецов и вышел.

Опасения Григория Васильевича о возможных последствиях нервного потрясения, к счастью, не оправдались. Молодой организм поправлялся, быстро набирая силы. К вечеру Сергей был уже на ногах, продолжая тренировку в ходьбе. И никакая сила не могла остановить его в желании скорее встать на ноги, вырваться из опостылевшего плена неподвижности.

Все чаще и чаще Сергей и Таня заводили разговор о предстоящей выписке из больницы. Каким он будет, этот день? Что ожидает их там, за высокими воротами больницы? Эти вопросы, как и множество других, пугали своей неясностью, торопили. Хотелось скорее домой, хотя оба не представляли себе, какие огорчения и радости принесет им жизнь дома.

И с больницей, к которой привыкли, было трудно расставаться. Все в ней стало удобным и привычным в его новом положении. На эту половицу он впервые ступил ногами. Вот там упал. А та трещинка на потолке! Она много знает. Человек лежит на спине, сдерживает стоны, а пальцы ампутированных рук его горят, словно их жгут каленым железом. В эту дверь каждое утро входит Григорий Васильевич, улыбается и неизменно спрашивает: «Как спалось?» Потом по очереди в нее заглядывают пришедшие на дежурство и уходящие домой няни, сестры, приветливо машут рукой, здороваясь, или с улыбкой кивают головой, прощаясь. А что будет там? Что? Как встретят на улице незнакомые люди? Будут с жалостью и любопытством…

В субботу приехали Рафик Мамедов и Николай Гончаров. Ввалились в палату шумные, взбудораженные.

— Сережка, чертяка ты эдакий! — бухнул с порога Николай. — Детищу-то твоему, комсомольской бригаде, коммунистическую присвоили!

— Ну-у-у… — приподнял голову с подушки Сергей. — Вот здорово!

— Ребята именинниками ходят! Ног под собой не чувствуют! — заспешил Мамедов. — Кодекс пишут, завтра к тебе нагрянут — клятву какую-то придумали.

— Коля, набрось на меня пижаму. — Сергей сел, свесил ноги. — Клятву, говоришь? А нельзя ли без показухи? Зачем она? Разве в ребятах кто сомневается?

— Ну, Сережка, они же тебя отцом крестным считают. Ты для них… Да что там для них, для всех нас пример! Понимаешь?

— Не надо об этом, Коля.

— Нет, надо! — рубанул ладонью воздух Рафик. — В жизни знаешь как бывает! К амбразуре всегда есть две дороги — вперед и назад. Не все выбирают первую. А надо, чтоб все! Понимаешь! Все!

— А ты сам разве избрал бы вторую? — спросил Сергей.

— Н-не знаю. Раньше не знал, теперь знаю.

— Чего там! Не знаю, знаю… Окажись тогда на моем месте и ты и Николай, вы просто забыли бы, что он есть, этот второй путь.

— На пять-бис загорелась лента транспортера, — медленно заговорил Гончаров. — Моторист, пацан девятнадцати лет, школу только окончил, испугался и убежал. Стоило ему встать, нажать кнопку и пригоршней воды погасить огонь… без малейшего риска для себя. Четверо шахтеров вернулись бы в тот день к своим семьям. А они не вернулись. Потому что тот, один, сбежал.

— Не может быть, — со страхом проговорил Сергей. — Как же он жить-то будет?

— А как живут предатели?

— Хватит об этом, — предложил Николай. — Рафик вон прячет превосходнейшее шампанское. Отметим, что ли, успех твоих крестников? Тебе можно, Сереж?

— Если б покрепче чего-нибудь…

— Коньяку хочешь? Я мигом!

— Нет, Коля, я пошутил. От крепкого я плакать стану.

— Не дури, Сережка. Все страшное позади. Скоро домой. Там тебе такую квартиру отгрохали!

— Ребята, я не вернусь на шахту.

— Как?.. Ты что, Сережа?.. Ты понимаешь, что говоришь?!

— К сожалению, слишком ясно.

— Нет, Рафик, ты послушай, что он надумал! Ты это сам или кто подсказал? Не пущу! — Николай вскочил со стула, расставил перед Сергеем руки, словно тот сейчас же, сию минуту, собрался бежать куда-то. Потом, сел, притих на минуту, удивленными глазами уставился на Сергея. — Сережа, я ничего не понимаю. Ты обиделся? Тут же твои друзья, твоя шахта. Понимаешь — твоя! За нее, за нас ты… — Гончаров снова вскочил, потряс руками, — кровь свою отдал, вот эти… чтоб жила она, мы жили! Нет, ты пошутил. Ну, скажи — пошутил?

Сергей молчал.

— Рафик, что ты сидишь как истукан! Скажи ему что-нибудь!

— Не надо кричать, Коля. Мне не до шуток. На шахту я не вернусь.

— Может, ты скажешь почему? — тихо спросил Рафик.