Олег Попцов - Свадебный марш Мендельсона

Папа советовал мне бодриться, уже не требовал от меня передумать. Папа раздваивался, он осуждал меня и был солидарен со мной. Они улетали на юг, а я оставался.

— Ты разрушаешь, еще не создав, — грустно сказал папа. Звякнули бокалы, и золотистое шампанское качнулось в них. — Это лучше, нежели разрушать выстроенное; смириться с потерей того, чего не было, проще. — Папа посмотрел в сторону Ады.

Ада стояла перед стеклянной стеной, один за другим садились и взлетали самолеты, и ровный гул, приглушенный стеклом и металлом, был еле слышен, являл собой фон, на который наслаивались внутривокзальный гомон, радиоголос диспетчера: «Вниманию пассажиров, вылетающих рейсом 814 Москва — Ашхабад…»

Папа помял ломтик лимона, еще раз посмотрел в сторону дочери, однако смолчал, звать не решился.

— Дай слово, что будешь писать.

— Даю, — сказал я и улыбнулся папе. — А она?

— Ты разрушил мечту. Такое бесследно не проходит. Придется расплачиваться. Не будет отвечать, все равно пиши.

Дорога протяженностью в два года просматривалась отчетливо. Еще не научились забывать, сейчас вот достану бумагу и все напишу. «Рушить — не строить. Рушить — не строить». Бумага посыпалась разом, листы слоились, как листовки, и белыми квадратами устилали пол. Кто-то засмеялся за спиной. Досадой обожгло щеки. Понимаю, что смешон, неповоротлив даже. Побросать куда попало, щелкнуть чемоданными замками, стать как все. Сел, озираюсь затравленно. Никто не видит, никто не слышит. И, как прежде, людское многолюдье спешит на радиоголос, мерцающее световое табло:

«Повторяю! Производится посадка на рейс 814 Москва — Ашхабад!»

Ты как все. А всем до тебя дела нет. Смех повторился. Беспричинный, веселый смех. Он и она сидят рядом. Весь мир — это они. Другого мира попросту не существует. Он прячет орех, делает это лихо, как фокусник. Теперь ее очередь: надо найти орех. «Рушить — не строить. Рушить — не строить».

Так и начну просто, без всяких «здравствуй», без всяких «прости», минуя упреки и переживания минуя: «Два года спустя. Опять аэропорт».

Ключ звякнул на лету, мягко ткнулся в сиденье, отскочил и снова звякнул, устойчиво и громко. Скользнул по мраморному полу, звякнул приглушенно и застыл. Я смотрел в другую сторону, но знал наверняка: у меня упал ключ. На мне был дорожный плащ, и никаким ключам в дорожном плаще быть не полагалось. Но ключ упал. Я был застигнут врасплох его падением, отрешенно смотрел на белый лист бумаги, прижатый сверху двумя рукописными строчками. Смотрел и думал: «Откуда и почему взялся ключ?»

Сосед проявил участие, я сидел не оборачиваясь, он поднял ключ и протянул его мне.

— Вы обронили ключ, — сказал сосед. Запрокинул голову и долго хрустяще зевал.

Я смотрел на ключ и не признавал его. Мамин легче, без насечек, ключ от библиотеки похож, но он намного больше. Ключ от дачи? Я еще по инерции отрицал что-то в расчете на посторонних, которых надлежит в чем-то убеждать или разубеждать. На моей ладони лежал ключ, невесть откуда очутившийся здесь, опознанный бескомпромиссно: ключ от квартиры сестры Лиды.

Он показался мне недостаточно тяжелым, я трижды перевернул его, удивился, с какой быстротой металл теряет тепло рук. «Рушить — не строить». Навязчивая фраза не давала мне покоя. Ключ лежал на раскрытой ладони, я смотрел на ключ, а мысли двигались вспять. Можно и уехать, но от кого уехать, и стоит ли ехать туда, где тебя не ждут?

«Случилось перерождение состояния. Все впопыхах. Меня подавляют эмоции, и я уступил им. Обида делает зрячим сердце и слепым мозг. Уехать, чтобы вернуться. Значит, надо думать не о том, как уехать, а о том, когда, как и куда вернуться». Ключ укоряюще холодил руку, я сжал и разжал пальцы. Ключ умещался в руке. Мысли дробятся, наступают на меня. «Есть ключ, значит, есть дверь. Есть дверь, значит, существует квартира за этой дверью. Есть квартира, значит, есть атмосфера, запахи квартиры, настроение квартиры. Вещи не умеют молчать. Они расскажут о их владельцах. В этой квартире я был всего один раз».

Удивительная собранность. Шаг первый — билет продан. Шаг второй — телефонный разговор с Зимогоровой:

— Непредвиденные обстоятельства. Отложение солей: ни вздохнуть, ни повернуться. Уже слышал: лучше всего горячий утюг.

Шаг третий — Филипп мой друг. Предупредить Филиппа:

— Никаких «но», едет Зимогорова. Шеф не настаивал. «На ваш выбор», — сказал шеф. Я выбрал; вмешались обстоятельства: отложение солей. Впрочем, это я уже говорил. Лежу у знакомого врача. Телефон только в ординаторской. Буду звонить сам. Для всех знакомых и близких я в командировке. Для матери никаких исключений. У матери беда с сердцем. Нужны положительные эмоции. У жены…

— Вас понял, — отрезал Филипп. — Там с сердцем все в порядке. И все-таки дефицит прежний — нужны положительные эмоции.

Шаг четвертый — сажусь в такси, называю адрес. Водитель протягивает руку, с хрустящим треском заводит счетчик.

— Как поедем, через центр или по Окружной?

— Поезжай как знаешь. Главное, чтоб быстрей и дешевле.

— Сплошной велл, — ответно прохрипел водитель. — Значит, поехали?

— Поехали.

Природа остывала. Краски осени, как поблекший закат, являли это остывание, утратили свою искренность, сохранили лишь оттенки: когда-то было ярко-желтым, огненно-красным, сочно-зеленым. Теперь все одноцветно. Лист почти облетел, и лес кажется протертым и дырявым. Не хотелось смотреть по сторонам. Тяготила внезапность собственных поступков. Сестра Лида уехала. Я и в самом деле нездоров. День-два прийти в себя и уже затем принять взвешенное решение. Я не только ехал назад, но и думал в обратном направлении. Два мира, точнее, два измерения одного мира: куда-то собирался, почти улетел. Помешали все те же обстоятельства. И вот уже я, непереродившийся, но готовый к перерождению, спешу назад. Если и думать об этом мире, в котором живешь, ссоришься, находишь друзей, обманываешь и сам становишься жертвой обмана, то думать со стороны, выскользнуть за пределы этого мира, взирать на него, понося и отрицая: экая беда, как же люди там живут? Но это в мыслях, а по сути ты частица мира того, ибо истина несокрушима, убежать от себя невозможно. Да и откуда такая уверенность, что, оказавшись там, за тысячи верст, в том, ином измерении, ты будешь одарен высшей разумностью и сможешь принять то единственно верное решение, способное предопределить поступки твои на долгие годы вперед.

Я отягощен связями, обязательствами, повязан взаимоотношениями.

«Их там не будет», — внутренний голос настойчив, а может, это от отчаяния он так говорит? Я не воспротивился, хотя знал наверное: самообман, лжесвидетельствую. А голос усердствовал, голос настаивал: