Олег Попцов - Свадебный марш Мендельсона

— Ты-ы!.. — выдохнул я. — Еще одно слово. Р-размажу по стеклу. — Я сунул в его потную руку деньги, не разбирая, много ли их. Деньги как бы были его принадлежностью, и отвращение, с которым я хотел освободиться от их присутствия во мне, было столь сильным, что я сдавил его кулак, и уже свистяще, не своим голосом выдохнул: — Смотри не растеряй, п-подонок!

Машина рванулась с места, едва не выбив из моих рук чемодан. Силы угасли мгновенно, я почувствовал тошнотворную слабость.

Скорее пройти, пробежать эти проклятые двести метров, свернуть за угол. У меня кружится голова. И я никак не пойму, с какой стороны обычно возвращается папа.

У этих людей свои дела. Какая надобность останавливаться? Идите, люди, идите с богом. Я вас не держу.

А вот кричать незачем. Чей это голос? До удивительного знакомый голос. И руки чьи?

— Позвольте, попрошу без рук!

— С кем это ты разговариваешь?

Как же я не узнал сразу? Папино время. Вечерний моцион.

— Здравствуйте, папа!

Орфей вздохнул. Теперь мгла стала бело-серой, и он понял, что рассвело. «Надо идти», — подумал Орфей и пошел, осторожно ступая на скользкую, хрупкую наледь дороги.

Тело налилось сыростью, отчего ощущение голодной тяжести в брюхе лишь усилилось. Дремотное оцепенение осталось позади. Каждый новый шаг отдавался тупой болью сначала в сбитом копыте, затем боль переходила выше, в отяжелевший от сырости коленный сустав, сочилась мимо него, тупо стучала в лопатку и наконец добиралась до спины и там оставалась надолго.

Голод, озноб обескровили тело, он чувствовал, как мало у него осталось сил. Орфей вдруг подумал, что так никуда и не придет. Подобная мысль не испугала его. Он не знал, что такое смерть. Прийти никуда было не больше, чем идти куда-то, забыться тяжелым сном. Ветер крепчал. Натужно гудели в тон ему провода. Дорога звенела затвердевшей наледью, оттопырив жесткие неровности, словно дождь и ветер успели лишь разорвать полотно. Идти стало еще труднее. Ноги с трудом находили упор, расползались в разные стороны и больше не сопротивлялись напору наседавшего ветра. Дорога покатилась вниз, запахло сыростью. Наверное, река. Орфей расставил передние ноги, слегка подобрал задние и без видимых усилий стал неторопливо сползать по обледеневшей залысине поворота. Тут было чуть теплее. Спуск оказался пологим, тяжелый ком тошноты словно почувствовал возможность найти выход, стал ощутимо скатываться к самому горлу, голова закружилась, и поперек глаз поплыли белые разливы кругов. Орфей медленно заваливался на бок, и так же медленно поворачивалась в замутневшем зрачке мгла утра.

Очнулся он от чрезмерного холода в боку. Не успевшая промерзнуть на глубину земля обмякла под теплым телом, слегка сочилась скупой влагой. Было светло. Орфей с трудом повернул голову, увидел невдалеке синевато-белые дома, укрытые белым снегом. Снег хоть и таял, но шума журчащей воды слышно не было. Какое-то время он лежал, прислушиваясь к себе. С пробуждением вернулось ощущение боли. Боль была велика, ее было много. Тогда он подумал: раз проснулась боль, должны проснуться силы, способные ее преодолеть. Он стал ждать, когда вернутся эти силы и он сможет поднять ослабевшее, непослушное тело. Но силы не спешили, им неоткуда было браться. И тогда он стал сгонять их по крупицам куда-то в одно место своего крупного окоченевшего тела. Вот он уже не просто завалился, а лежит, подобрав под себя ноги, ищет упор, чтобы оттолкнуть тело от холодной земли. Сил мало, их надо беречь. Сначала задние ноги, в них еще есть упругость, а потом на едином дыхании рывком подбросить тело и подставить под него, будто два упора, негнущиеся, сотрясаемые дрожью передние ноги. И не двигаться. Себя почувствовать, понять, что стоишь.

Он стоит, стоит, раскачиваясь, не помышляет о движении. Чтобы сделать шаг, нужны силы. А сил нет. Глаза слепы, голова тяжела, никаких ощущений — одна боль, захватившая все, проникшая всюду. Он ждет, ждет сосредоточенно, когда застывшая кровь подчинится сердцу, и в теле его проснется жизнь, и ноги обретут силу. Шаги были невелики, они уступали его привычным шагам. И все-таки это были шаги. До крайнего дома — не более ста шагов.

Он вдруг увидел себя молодым. Удар колокола. Пошли последний круг. Теперь главное — держаться за первым и понемногу, совсем понемногу нагонять его. Можно и сразу, одним рывком. Нет, сразу опасно. Орлик злой конь. Еще неизвестно, у кого силы на пределе.

Вот задние ноги. Уж кто-кто, а он знает их силу. Они гулко ударяют о землю и как по команде вровень отлетают назад. Нет, правая чуть тяжелее, она отстает. Еще немножко, и его морда вровень с подпругой. Он видит, как стремя скользит по горячему брюху. Огненно-рыжие бока лоснятся на солнце, качаются, будто где-то внутри перекатывается волна горячего воздуха. Желтые хлопья пены летят под ноги. Еще немного… Орфей слышит, как хрустят жилы и кости хрустят, а может, это песок под копытами. Еще капля, самая малость, и он достанет соперника. Он уже видит его морду, вздернутую верхнюю губу и зубы в оскале, они просвечивают сквозь пену, и глаз плавает где-то у самого края, зажигается рубиновым, кровяным огнем. Дробно ударяются ноги, взмах флага, звенит колокол — пришли! И не угадаешь, кто первый: нога в ногу, голова к голове.

Орфей не заметил, как ткнулся в скрипучий плетень. Он запрокидывает голову, оглядывается на дорогу. Все-таки пришел, еще неведомо куда, но пришел.

Двор невелик. От хлева тянет запахом запревшего сена, кисло пахнет свиным пометом. Он обнюхивает глубокие прорубы, они заменяют окна, откуда и стекает этот теплый упревший запах жизни. Теперь можно обойти кособокий хлев. Орфей так и делает. Стены три, четвертую заменяет положенный ей пролет изгороди. Дальше проглядывается соседский сад, а рядом с ним еще хлев, за ним еще. Минуту-другую постоял, разглядывая очертания незнакомых домов. Выдохнул воздух, хотел выплюнуть его, понуро побрел под навес, где и остался стоять, уткнув невидящий взгляд в затухший, осиротевший сад.

Солнце так и не пробилось сквозь облака. Маячило размытым пятном. Истошно прокричал петух, не получив ответа, прокричал еще раз. Соседский пес, выпростав из конуры передние лапы, зябко потянулся, зевнул. Хотел пролаять по причине незнакомого запаха, затем передумал, зарычал куда-то в духоту конуры, полез обратно. Сыро, холодно. Скрипнула дверь, кудлатый пацан разгреб пятерней слежавшийся чуб и стал в полусне мочиться прямо с крыльца. Тугая струя нескладно задевала доски, дробилась и раскидывала в стороны веер мелких брызг. Пацан нетерпеливо сучит босыми ногами, хотя глаз не открывает.

Орфей сделал шаг вперед и встал на виду. Дверь снова скрипнула, и на пороге появился еще один белоголовый крепыш ростом чуть меньше первого. Все повторилось сначала. Крепыш видит лошадь. Стоит она прямо перед ним. «С чего здесь быть коню-то?» — слабо ворочается в непроснувшемся мозгу.