Олег Попцов - Свадебный марш Мендельсона

— Ты голоден?

Откуда, из какой жизни этот вопрос? Из жизни вчерашней, которую надлежит зачеркнуть, или жизни завтрашней? Все очень просто, сейчас вот сниму плащ, и можно сказать: «Дай мне поесть. Завтрашняя жизнь началась».

— Видишь ли… — ворошу волосы, затем обхватываю шею и так и стою, сутулясь, под тяжестью собственной руки. Каких слов Ада ждет от меня? Те, что надлежало сказать, уже сказать невозможно.

В моем кармане лежит ключ. Ключ от чужой квартиры. Я вернулся сюда случайно. Виноват шофер. А может быть, виноват я. Я виноват, я виноват… Я! Какое несложное построение мыслей. Однозначные фразы. Но как их произнести, как заставить себя выговорить их?

— Видишь ли, — повторяю я. Мысли так и остаются мыслями. Я знаю наверное, что не смогу произнести сложившихся в уме фраз. Многое, слишком многое надо объяснять.

Мы топтались на месте, моя нерешительность истолкована на свой лад. Она протягивает руки, делает два быстрых шага ко мне. Она полна желания прийти на помощь. Лицо приходит в движение. Круглятся, растягиваются, изгибаются губы.

— Вижу, вижу, — торопится она. — Твое молчание красноречивее самых умных, самых ласковых слов. Я знала, ты поймешь меня. Я бы не могла, я бы… — Она снова заплакала, чуть подвывая, суматошно задвигались руки. — Господи, да что же это? Дай мне платок. — И, не спрашивая меня, стала шарить по моим карманам. Ключ серебристо сверкнул на лету и беззвучно упал на ковер. Я не успел наклониться. Она опередила меня. — Ключ, — сказала она одними губами. Слезы мешали, но она упрямо разглядывала ключ.

Я протянул руку, она сделала вид, что не видит моей руки.

— Чей это ключ?

Какой смысл было врать, придумывать сиюминутные объяснения! Заученно, как телетайпная лента, побежали мысли: «Я здесь оказался случайно. Я ехал в другое место. Это ключ от квартиры сестры Лиды. Как он оказался у меня? Я не знаю. Возвращаться сюда было выше моих сил. Ехать к маме равнозначно возвращению сюда. Мне надо сосредоточиться и побыть одному». Обыкновенные слова. Какой механизм в моем мозгу бракует их, делает их непригодными? Мне незачем было врать, но я соврал. Соврал по инерции.

— Так, — сказал я. Кто знает, чем кончится наш разговор. — Не могу же я ночевать на улице. Парень из нашего института. «Бери, — говорит. — Если что, приезжай».

— Парень!

Магическое действие крошечного кусочка металла. Она все еще разглядывает его. Мое присутствие мешает. Ей хочется понюхать ключ.

— Я его знаю?

— Не-ет. Он из соседнего отдела.

— Если он отдал тебе ключ от своей квартиры, значит, вы близкие друзья. Он готов терпеть твое общество.

— Видишь ли… — Ложь уводила меня все дальше. Теперь придется выдумывать этого парня, историю нашего знакомства. — Мы вместе учились, — бормочу я. — Он перевелся к нам из другого института.

И само бормотание — уже признак неуверенности. «Что же это?» — в паническом мельтешении успеваю подумать я. Неужто несуразность способна перечеркнуть мои устремления, раздавить мою волю? Каков я есть, если полуденное испытание превыше сил моих? Врать-то, врать зачем? Сам того не ведая, я отступаю к обрыву. И ключ уже не ключ, фигурный кусочек металла, а топор, взмахнув которым возможно разрубить гордиев узел. Как же далек, как неслышен голос, что взывает к разумности и честности, к чести моей! Я вязну во лжи, я стараюсь посмотреть в глаза человеку. Мне непосильно видеть слезы ее.

Ничтожество, размазня! Увы, мои самооскорбления не ожесточат меня. Я не скажу правды. Не могу. Я не буду продираться сквозь собственное бормотание, я уступлю ему, как уступают течению, думая, что уступка мимолетна, — вот отдохну, наберусь сил и тогда воспротивлюсь. Нет.

— Он очень приличный парень. Есть такие люди, — говорю я, — в отношении которых не скажешь: «Мы знакомы» или «Мы дружны». Просто мы незримо симпатизируем друг другу. Этот парень из таких.

Ада возвращает мне ключ. Я вроде как киваю в ответ, не придаю значения случившемуся. Подумаешь, ключ. Как можно небрежнее опустить в карман и забыть. Рука неповоротлива, выжидает, держит ключ на распяленной ладони. Борется с неверием, тот ли это ключ?

Мы ужинаем на кухне. Немалая констатация событий.

— Я была невнимательна — теперь все станет иначе. Ты будешь окружен заботой. Еще чаю?

— Нет-нет, спасибо.

— Рюмку коньяку? У папы есть отличный коньяк.

— Право, это ни к чему. Несуразный день. Спокойной ночи.

Папа ободряюще кивает. «Утро вечера мудренее, — хочет сказать папа. — Я ни о чем не спрашиваю тебя. Но я тебя понимаю. Ох как понимаю!»

Бессилен, безволен. Добраться бы до постели, упасть и забыться.

Мой стол. Мои книги. Моя лампа. Мир вещей моих — реальная нереальность. Я приказал себе отвыкать от вас, забыть вас. Увы, Иннокентий Савенков — недисциплинированная личность. Он не выполнил приказа. Какая-то шестеренка в мире бытия повернулась в другую сторону. И я опять здесь. Белое пятно простыни — постель разобрана. Косынка на подушке как напоминание: не засыпай! Я упаду в эту постель с желанием забыться, а она станет требовать моих ласк. Где их взять? Я пуст, я страшно устал. У меня нет сил даже на то, чтобы сомкнуть веки.

Моя рука тянется к выключателю — привычный щелчок. Зрячий сон продолжается.

Стол пуст, лишен привычных бумаг, книг, он кажется невероятно одиноким. Стол на продажу. Белый прямоугольник конверта на столе. И ключ на конверте. Ключ?.. Откуда он здесь взялся? Ради чего я положил его на этот конверт? Как укор моей совести, как напоминание? Клочок бумаги, он просвечивает сквозь конверт. Читать чужие письма — неприлично! Но это мой стол. Здесь не может быть чужих писем.

Буквы двоятся, плывут:

«Моя уважаемая младшая сестра! Сумасшедшие дни календарно миновали, но еще долго я буду жить настроением этих дней. И все-таки ничто не способно воспротивиться времени, устоять перед ним. Думаю, что года мне хватит. Свершится ли возрождение или я останусь душевной калекой, которая в стороне от людских глаз зализывает свои раны, не знаю и, если честно, не хочу знать. Попробуем отвыкнуть друг от друга. По крайней мере, мы сможем честно сказать: мы хотели, мы пытались начать все сначала.

Посылаю тебе ключ от моей квартиры. Если не в тягость, заглядывай туда раз в полгода. Так, ни для чего. Не украдут, потолки не рухнут. Как напоминание. Жизнь еще вернется в это пристанище. Прежде чем открывать замок, потяни дверь на себя. Будет настроение, напишу. Лида».

Сжать руку и распрямить пальцы. На моей ладони лежат два одинаковых ключа.

Пантелеев поднялся чуть свет. Глянул в окно — вроде подморозило. Тяжело опустил голову, сгоняя ночную одурь, почувствовал, как устал за последние дни. Сдерживая скрип половиц, прошел к печке, сдернул закостеневшие в сухости портянки и стал не спеша одеваться. Мылся Пантелеев шумно, нещадно размахивал руками, и брызги шумно летели во все стороны студеных сеней. Кто-то несмело ударил в кухонное окно. Глянул на улицу — никого. «Почудилось, видать». Долго растирал обмякшее не по летам тело. Наскоро одевшись, достал с ночи оставленный термос, с наслаждением подышал смородиновым паром. Отер теплой ладонью лицо. Привычка пить с утра смородиновый чай тянулась с самого детства. Снова постучали, теперь уже в дверь. «И верно, кого-то леший несет». Легко встал и, глуша твердыми подошвами навязчивый скрип половиц, нырнул в сени.