Олег Попцов - Свадебный марш Мендельсона

— Некогда, — отмахиваюсь я.

— Парнишка, ты меня обижаешь, одним глазом.

Ливеровский прилипчив, от него двумя словами не отделаешься.

— Давай!

Пролистал объяснительную записку, заглянул в чертежи.

— Не понимаю. Лесохимик, а занимаешься лесоэксплуатацией. Зачем?

— Всякая идея требует выхода.

— Но здесь нет ничего нового. Впрочем, я — дилетант.

— Разве мой метод похож на какой-то из прежних?

— Поставить человека с ног на голову еще не значит сделать его другим. В таком положении он для нас попросту непривычен.

— Ну знаешь ли… Твой максимализм… — Ливеровский пожимает плечами. — Мы живем не в вакууме, нас окружают люди.

— Спасибо, ты меня просветил.

— Брагин пригласил тебя — это редкая удача. Просто так вот проснулся и решил: приглашу Волошина.

Это было уже слишком. Он не просто требовал от меня взятку, он предупреждал: днем ранее такую взятку я дал тебе.

— Ты хочешь сказать… — Какой-то спазм мешал мне говорить. Я все время трогал горло рукой, словно проверял, мое ли это горло.

Ливеровский улыбался радушно, безапелляционно:

— Да… да… да!!

— И этот кто-то… ты?!

— Парнишка, у тебя ум Сократа. Всего два слова на ученом совете. Работа не похожа на все прежние.

— Ты же слышал, я — дилетант.

— Возможно, — согласился Ливеровский, — но ты еще — ученый секретарь. Два слова, парнишка.

Надо бы рассмеяться, вытолкать его за дверь, а я не могу. Бормочу что-то невнятное, сам себе противен.

— Процветающий рационалист просит помощи у идеалиста-неудачника. Нонсенс.

Ливеровский мгновенно сложил руки:

— Милый, костюмы шьют из шерстяных, а не из высоких материй. Абстрактная формула «быть или не быть» — удел неврастеников. «Быть» — может лучше, «быть» — может чуть хуже. «Не быть» — не может.

Он ушел, а я сижу и думаю, кто же из нас прав. И вообще, Ливеровский — эпизод или суть жизни? Легче всего бросить упрек: приспособленец, калиф на час. А если не на час?

Теперь о твоем письме.

Да, я молчал. Почему? Искал себя. Приходили и уходили друзья, смешливые и восторженные. Они порождали иллюзии. Я тоже не топтался на месте, у меня многое было сделано. Но не существовало главного — результата конечного итога поиска. А без него любая декларация была чуть лучше шестой главы из ненаписанного Мишкиного романа.

Мой закадычный друг Мишка. Блуждающая звезда моей юности. Какими чарами ты обладал? Какими силами подчинял себе всех?

Я приходил домой и слышал твои остроты, включал магнитофон — меня преследовали твои песни. Меня приглашали на день рождения и просили быть непременно. Не потому, что виновник торжества был тому причиной. Нет. Обещал приехать Мишка.

Вижу тебя так отчетливо, будто стоишь ты передо мной и нас не разделяют эти четыре года. Встречались на той неделе, ну, может, месяц назад. И ссоры не было. И у нас с тобой все, как и раньше. Стоишь, глаза чуть-чуть отекли, ты устал. Я слышу твой смех, хрипловатый, свистящий голос.

— Человек нарасхват, недурственно, в этом что-то есть, а? Живешь и знаешь — тебя кому-то не хватает. Мечутся люди, волнуются люди, спрашивают без конца: «Где Мишка? Куда он пропал? Михаил Савельич сегодня будет?» Подумаешь обо всем этом, и становится тебе не то чтобы радостнее, нет. Спокойнее, наверно: живешь не зря.

Ты ждешь моего одобрения, а я молчу.

— Не согласен? — спрашиваешь напрямик, а злые огоньки уже пританцовывают где-то в самой глубине темных внимательных глаз.

— Не согласен, — отвечаю я. — Человек нарасхват. В этом существует какая-то ложность. Чего здесь больше: твоей незаменимости или твоей удобности? А вдруг так — человек на потребу, человек удобный? Могут быть удобные ботинки, удобная постель, стул. Масса удобных вещей… Их можно убрать в карман, продать, подарить.

— Ты мне завидуешь, — говорит Мишка очень убежденно, будто я в самом деле ему завидую.

Мишка отворачивается, я вижу, как ходят желваки по тугим щекам. Почему он не наорет на меня? Мои слова справедливы, но они горьки, горечь привычно выплевывать. Мишка крутнулся на каблуках. В голосе безразличие, лень.

— Нужно петь — я пою. Нужно играть на гитаре — я играю. Нужно рассказывать анекдоты — я незаменим. Нужны магнитофонные записи — у меня лучшая коллекция. Ты отказываешь человеку в достоинстве быть современным.

— Ты не современный, Мишка. Ты ко времени.

Этого разговора не было, и, может быть, никогда не случится. Такое впечатление, словно мы разругались заочно.

Так и останется его стоэтажное «я» при нем, мои верования в призрачность этого строения — при мне.

Ах, если бы наши прегрешения мы научились замечать накануне! Ну да, кому нужны эти восклицания.

Будешь у Савицких, передай от меня привет.

До встречи. Кирилл.

Сколько раз говорил себе: «Оставь их в покое. Твои герои — взрослые люди. Они не нуждаются в поводырях. Это их право — быть непонятыми».

И казалось, нет причин не согласиться с самим собой. А червь сомнения гложет и гложет. Словно бы есть необходимость доказывать кому-то, что ты очевидец и знаешь о героях больше, нежели читатель, прочти он эти письма от строчки до строчки. Иначе не поймут и в чем-то разубеждать придется. Все суета. Поймут. И встречи мои с героями лишь продолжение их писем, не более того. Ведь и то истина — в письмах всего не скажешь.

Она меня встречает с радостью, рассказывает о школьных делах, об Анюте. Не дает вставить слова, боится, что я заговорю о чем-то главном. Она не говорит о Кирилле. Я тоже молчу. Мы никудышные актеры. Мы думаем о нем.

— Я тебя век не видела, — говорит она.

— Век не так велик — всего три месяца.

— Странно! У меня появилось иное ощущение времени.

— Не жалеешь?

— О чем?

— Ну хотя бы о чем-нибудь?

— Жалею.

— Все в твоих руках.

— Ошибаешься. Теоретически в моих руках половина, практически — много меньше.

Сейчас прибежит Анюта, вскарабкается на колени и потребует, чтобы я рассказал сказку.

— Хочешь знать, жалеет ли он?

— Не хочу. Во всяком случае, от тебя.

— Ты мне не веришь?

— Напротив. Ты последняя инстанция. Как скажешь, так и есть. Коли плохо, то не останется даже клочка надежды. Ну так вот, — она хватает меня за руки. — Молчи.

— Ты же не знаешь, о чем я хочу рассказать.

— Не знаю. — Глаза большущие, испуганные серые глаза.

— Он просил передать тебе деньги. Собирался привезти, но…

— Я понимаю… Он уехал, да?

— Уехал.

— Надолго?

— Видимо, нет.

— В таком случае я подожду. Он их принесет сам.

— Разве это что-нибудь изменит?

— Нет.

— Тогда какой смысл?

— Никакого. Я люблю принимать гостей.

Здравствуй, Кирилл!

Анюта получила первую тройку. Приезжай и отругай ее. В нашем хозяйстве переполох. На совещании в облоно нас критиковали. Вряд ли больше, чем остальных, но… Так уж повелось: если говорили о двадцать пятой школе, то только в превосходной степени. Наиболее продуманная, самая интересная, самая последовательная… И вдруг критика. Нам тяжело, а каково директору? Он на любое совещание в зал только через комнату президиума входит.