Олег Попцов - Без музыки

Женщина удивленно округлила глаза:

— Уже, значит, нашли?

— Нашли, — согласился Максим.

— И много?

— Во!!! — Максим провел большим пальцем по горлу. — Под завязку.

— И что же теперь будет?

— Ничего, разберемся…

— Жаль, — женщина вздохнула. — У меня сын год назад армию отслужил. Вертайся, говорю ему. А он ни в какую: «Чего я там забыл, уздечку от автобуса?» В Норильск завербовался…

— Ишь ты, молодец. Ларин-то где?

Женщина зевнула и невыспавшимся голосом переспросила:

— Ларин? С утра в райком укатил.

— Надолго?

— А кто его знает? Они нам не докладывают. Сами начальство. А вы, значит, к нему? — Женщина понимающе закивала. — Правильно, в таком деле без председателя никак нельзя.

— Нельзя, — согласился Максим и пошел к выходу.

Дом председателя колхоза «Вперед» мало чем отличался от остальных домов. Стоял он на горе и был чуть выше и шире по фасаду, имел аккуратный рисунок ставен и приметную скворечню, прилаженную на старой косматой ели.

Узнав, что он к Ларину, худощавый парень подвинулся на край крыльца и еле заметным кивком головы пригласил в дом:

— Заходь!

Комнат было пять. Первая больше других: здесь стояли обеденный стол, телевизор и книжный шкаф. Были в комнате три кресла на городской манер, они стояли где попало и скорее напоминали выставленную для продажи мебель.

— Чего надо? — спросил парень и стал обдувать недокуренную сигарету.

— Я, собственно, к отцу.

— Понятно, — уважительно согласился парень. — Ко мне такой народ не ходит. Издалека?

— Из Москвы.

— Ну! — парень оттопырил нижнюю губу. — А бати вот нет. В районе. До петухов укатил. Да вы садитесь.

— Ты что же, сын?

— Угу… младший. Был младшим, — вдруг уточнил он. Папиросный огонек тлел уже у самых пальцев и, наверно, жег руку. Парень еще раз сделал затяжку и очень спокойно вдавил окурок в пепельницу. — Теперь старший.

— Почему теперь?

— Братан год назад погиб… в Арктике. — Парень запнулся, но тут же добавил: — Как Амундсен.

— Как кто?

Парень заметил растерянность гостя, уточнил:

— Исследователь Севера был такой. Поехал искать Нобиле и погиб.

— А… ну да. Был.

Парень встал, неторопливо прошел по комнате. Он чуть сутулился, длинные веснушчатые руки почти касались колен.

Заметил внимательный взгляд гостя:

— Вы так на меня смотрите, будто признать во мне кого хотите.

— Нет, нет… — Максим почувствовал, что краснеет.

Как же он не догадался сразу! Никак не мог объединить этих двух людей в своем воображении. Где-то там, в закоулках памяти, появлялся Виталий Ларин. Спокойный, ироничный. Максим делает над собой усилие. Напрасно! Он забыл Ларина. Вместо лица — какое-то смутное пятно. Какая между ними разница? Лет двенадцать? Тот Ларин, знакомый ему, делал все увереннее: говорил увереннее, ходил увереннее, смеялся.

— Видите ли, я знал вашего брата.

Парень резко повернулся. Дверца буфета, задетая плечом, отлетела в сторону… Он не обратил внимания, даже не тронул зашибленного плеча.

— Вы тоже были там?

— Нет. Мы вместе учились.

— Учились… — парень сощурился, посмотрел на свои руки. — Учились, — еще раз повторил он.

Максиму показалось, что ему не верят.

— Он в горном, я — в лесном.

— Да, да, я понимаю. Пойдемте.

— Куда?

Парень аккуратно задвинул стул и пропустил Максима в коридор:

— Сюда.

Окно оказалось зашторенным. Он включил свет. Темный дубовый стол придвинут к окну боком, старое кресло с вытертой кожей, на стене — охотничье ружье, чуть ниже подсумок и нож. Книги внавал, прямо на полу, и на стеллажах, и на полке. На шахматной доске пыль, шесть белых фигур и пять черных.

— Отец запретил убирать здесь. Все, как было при нем.

— Он здесь работал?

— Да, писал. — Парень пнул ногой стол. — Три ящика битком.

Максим вынул платок, старательно вытер лицо, шею.

— А что он писал?

— Всякое: стихи, разные там заметки.

— Можно посмотреть?

С такой просьбой к нему никто не обращался. Парень покосился на дверь, ответил не сразу:

— Посмотреть?

У него была странная манера повторять слова собеседника. Он прислушивался к ним, словно проверял их правдивость.

«Я не прав, — подумал Максим. — Они похожи, так же тянет слова, повторяет их».

— Тебя как зовут?

— Дмитрий.

— А меня Максим. Максим Углов, я журналист. Понимаешь, мы были друзьями. — Максим говорил быстро, ему все время казалось, что кто-то должен помешать их разговору. — Боишься?

— Я-то? С чего вы взяли? Смотрите.

И, чтобы исключить всякие сомнения на этот счет, Дмитрий отвернулся к окну.

Максим аккуратно выдвинул верхний ящик. Сверху лежала зеленая папка. Он взял ее, сдул пыль, раскрыл: бумага пересохла, пожелтела с краев.

— «Дождь мешал говорить ей, — прочел Максим вслух. — И было непонятно, плачет ли она или это все тот же дождь и тяжелые капли его сползают по лицу». — Последние слова Максим прочел совсем тихо.

Дальше лежали какие-то чертежи. Второй ящик не поддавался, он был закрыт на ключ. Гулко стукнула входная дверь.

— Ба-атя, — выдохнул парень и попятился из комнаты.

«Пропал», — успел подумать Максим. Ему вдруг захотелось оказаться как можно дальше и от этого стола, и от этой комнаты, и от зеленой папки — она будто прилипла к рукам.

Так было однажды в детстве. Мать вышла на кухню. Злосчастный кулек с крупными шоколадными конфетами «Тузик» лежал перед ним. От волнения у него даже вспотели глаза; он так торопился, что надкусил конфету прямо с фантиком. И тут вошла мать. Он испугался, бросил конфету на пол и заплакал.

Словно подчинившись его воспоминаниям, папка выскользнула из рук, гулко ударилась об угол выдвинутого ящика. Листы бумаги, сухо шелестя, рассыпались по полу.

Максим присел на корточки и стал суетливо собирать их.

— Ну-у-с, — раздалось над головой.

Голос был крикливым, дребезжащим. Председательские ботинки задумчиво потоптались на месте, аккуратно перешагнули зеленую папку и вышли в коридор. На полу остались серые крупные следы. Так они познакомились.

Ларин Севостьян Тимофеевич. Он же председатель колхоза «Вперед», он же кавалер двух орденов Славы… А впрочем, всего не перескажешь. Севостьян Тимофеевич считался человеком проворным. Живое, морщинистое лицо было подобно зеркалу, где с редкой отчетливостью отражались все переживания, неурядицы и удачи быстротекущей жизни. Левая нога Ларина была чуть короче правой, отчего походка председателя напоминала движение приставным шагом. Дело председательское Севостьян Тимофеевич знал. Ларина бессменно оставляли коренником в районной председательской упряжке. И еще в одном был Ларин человеком на редкость отличительным. Оттого и в районе его сторонились, не при людях будет сказано, побаивались. Будучи с малых лет пацаном беспокойным и озорным, Ларин и поныне сохранил ту едкую насмешливость, которая приметно выделяла его среди председательского братства.