Олег Попцов - Без музыки

«Бред, сумасшествие, этого не может быть!» Казалось, Максим услышал, как хрустнули шейные позвонки; все, как один, повернулись в его сторону. «Спокойно! Почему ты считаешь, что поверят ему? Возьми себя в руки. Милый, отчаянный Васюков. Только я могу оценить твое состояние. Закусил губу и смотришь прямо перед собой. Все, что я ни скажу, теперь будет звучать как оправдание».

— Итак, вы мне высказали свои опасения. Продолжайте. Надо полагать, я что-то ответил вам?

Гречушкин отвел взгляд в сторону:

— Вы сказали, что я похож на человека, который бежит впереди собственного визга.

«Он не так прост. Не будь я жертвой, стоило бы оценить такой ход. Это выражение действительно принадлежит мне, и я люблю его повторять. Точный расчет. Настолько точный, что даже Васюков начинает сомневаться».

— Я сказал: «Возражения главка основательны». Вы пожали плечами: «Так и должно быть, иначе зачем статья?»

«Ай да Гречушкин! Недооценил я тебя. — Кропов хмыкнул. — Врет. И не просто врет, врет напропалую. Углов слишком умен, чтоб тебе такие козыри дать. И держится молодцом. Глазом не повел. Все ты учел, Максим Семеныч, самую малость забыл — трус Гречушкин».

Еще что-то объяснял Гречушкин в ответ на подчеркнуто-спокойные вопросы Углова. Духов, застигнутый летучкой врасплох, никак не мог определить, чью сторону занять; ворочался на узком стуле Полонен. И среди этой круговерти внушительно и строго стоял Кропов, накрепко ухватив край стола, близоруко щурился на разрисованный случайными узорами лист и обдумывал свою пространную, доказательную речь.

— Не всякие открытия вызывают радость, иные удручают. Но не в этом суть. — Слово «суть» Кропов сказал громко, с упором на мягкий знак. Получилось выразительно. — Речь идет о принципах. Правомерный вопрос: можно ли вступать в дискуссию, не зная существа проблемы? Ответ очевиден — нет.

— Статья о канале показала доскональное понимание проблемы. Вы сами говорили: можно позавидовать уровню научной аргументации. Разве не так?!

Глеб Кириллович усмехнулся:

— У вас отличная память, Васюков. Именно так. Никто не ставит под сомнение качество статьи. Речь идет о правомерности ее публикации. Журнал не имеет права рисковать своей репутацией. Если сотрудник не знал столь значительных частностей, о каких уже упоминалось, то он скверный журналист, неглубокий журналист. В противном случае — скверный и непорядочный человек. Кое-кому не понравилось выступление Толчанова. Ничто не происходит само по себе. Петр Васильевич, — Кропов сделал легкий поклон в сторону Васюкова, — призывал нас не спешить с выводами — достойный призыв. Выступление Толчанова — крик души, если хотите, печальная закономерность редакционного бытия. Сначала статья о канале и эти сентенции: «Нам нужен скандал, мы засиделись, привыкли к спокойной жизни». Потом, — Кропов долго подбирал подходящие слова, — вы бросили вызов всем нам, Максим Семеныч.

Я допускаю — статья Тищенко неточна. Ну и что? Таких неточностей совершается тысячи. Однако жизнь не остановилась. Страна велика — всем не угодишь. Обидели одного, но воспитали тысячу, десятки тысяч. Если хотите, это запрограммированные издержки пропаганды. Вы же подорвали доверие к журналу, который мог одновременно говорить с миллионом таких вот Улыбиных, прочищать им мозги, наставлять их на путь истинный. Кстати, оба материала появились у нас не случайно. Вы были инициатором этих публикаций.

— Ну зачем же так! — улыбка получилась виноватой. Максим покачал головой. — Каждое из этих выступлений было одобрено не только мной.

— Да-да, Шувалов и я визировали оба материала. Видимо, это тоже входило в ваш план. Вы все рассчитали, даже болезнь…

Кропов не успел договорить.

— Вы хотите сказать… — Максим непроизвольно подался вперед.

Глеб Кириллович почувствовал холодный, вязкий ужас. И, как случалось тысячекратно, его решительность иссякла, как пламя, вдруг лишившееся доступа воздуха. Он сделал шаг назад, но сзади была стена, и он ткнулся в нее угловатыми лопатками.

— Я… — Кропов облизал губы и скорее вытолкнул из себя, нежели сказал, последние слова: — Слишком м…много случайностей. У нас еще есть главный редактор. Вы уверовали в свою непогрешимость, это не проходит бесследно.

— В самом деле! — взорвался Толчанов. — Вчера мне вернули материал с восклицательным знаком во всю страницу: «Одумайтесь, Толчанов», и весь разговор.

Беспокойно скрипели стулья, сухо и отрывисто покашливал Васюков, кто-то предложил объявить перерыв, на него зашикали. До Максима долетали обрывки фраз. Он прекрасно понимал: пройдет минута, другая, и расплывшееся вдруг напряжение соберется снова, стянет удушливый воздух, приблизит друг к другу лица, как если бы кто-то собирался их снимать крупным планом. Серая поволока табачного дыма, как серый пух, повисла на пятироговой люстре.

«Что я скажу им? Я ничего не знал. Откровение Гречушкина — дешевый вымысел, увлечение шалуна. Почему он так поступил? Не может простить моей поездки в Пермь? Странно, мы, кажется, объяснились. Чего же еще? Страх перед Чередовым? Глупо, он никак не зависит от него. Значит?.. Да-да, в его понимании я банкрот, отработанный пар. Со мной невыгодно иметь дело. Гречушкин… Струсивший единожды — опорой не станет. Тоже верно. Но месяцем раньше я доказывал обратное: Гречушкин достоин быть членом партии. Порядочность, честность, доброта — да мало ли эпитетов я ему отпустил! Но это еще не все. Есть ты, твоя статья. Сейчас тебя спросят: «Как же так?» Ты начнешь объяснять сбивчиво, взволнованно. «Я не знал», — скажешь ты. «Это единственный шанс», — скажешь ты. Спокойно, не надо торопиться. Кропов ждет твоего промаха, подумай об этом».

Максим посмотрел на часы. Курильщики делают последние затяжки. Международники спокойны. Их ничто не волнует. Да, вот в чем дело: «В девятнадцать тридцать хоккей. Мне бы ваши заботы, братья-разбойники! Кропов рисует, Гречушкин сник. Мне плохо, ему и того хуже. Полонен и Толчанов? Заядлые спорщики, всегда на разных полюсах. И вот, поди ж ты, объединились!»

Максим смотрит прямо перед собой, кашляет.

— Из двух зол выбирают меньшее, — его голос чуточку хрипит, слова боком входят в эту нервную тишину. — Вам всем надлежит сделать выбор. Но прежде я рискну рассказать маленькую притчу.

Жил на свете юноша, который очень искусно ловил птиц. А рядом в доме жил мудрец. Он знал про людей все, что может знать сверхмудрый человек. И хотя известность юноши была велика — он считался лучшим птицеловом, — известность мудреца была еще больше: к нему за советом приходили все жители города, от мала до велика. Юноша был молод и очень завистлив. Однажды он пришел на базар и решил перехитрить мудреца. «Все люди будут видеть мою победу, и слава мудреца померкнет» — так рассудил юноша. Он незаметно взял маленькую птицу в руки и спросил мудреца: «Скажи, мудрец, живая у меня в руке птица или мертвая?» А сам подумал: «Если мудрец скажет живая, я сожму кулак, и птица окажется мертвой. Скажет мертвая, я разожму руку, и она полетит». Мудрец смотрел на юношу и молчал. «Что же ты молчишь, старик, я жду». «Как ты захочешь!» — ответил мудрец.