Олег Попцов - Без музыки

Сделала вид, что не заметила, хотя заметила — читают журнал мужа… Ушла к себе. До обеда так и просидела над микроскопом. Сегодня надо закончить обработку окончательных результатов. Собиралась пойти в столовую, не пошла. В буфете увидела знакомых из лаборатории пластмасс. Опять пауза и мятый журнал в руках.

Та, что выше, — Леночка-модница, вот-вот защитится, двое других еще в аспирантуре. Новостей всегда хватает. Девчонки усадят ее за свой стол, и кто-то обязательно бросит: «Девочки, у Нины новое платье — роскошь?»

Но сейчас всех как будто подменили.

— Как жизнь?

— Ничего, — отвечают нестройным хором. И только, а дальше?

Сразу вспомнила утро, аппарат Киппа, блондинистую лаборантку. Все тот же скрученный в трубку журнал.

— Нина Александровна, — Чижевский галантно берет ее под руку. — Составьте мне компанию.

— С удовольствием, Сергей Викторович.

Чижевский — прекрасный старик. Надо взять себя в руки и улыбнуться.

— На вас лица нет, голубушка. Не принимайте так близко к сердцу. Подобное опубликовать, — Чижевский крутит головой, — талант нужен. И… смелость… Да-да, смелость.

Что он говорит? Стул с грохотом летит в сторону.

— Нина Александровна!

— Ах, оставьте!..

Как хорошо, что здесь полумрак. Только бы успеть, только бы успеть до прихода всех в лабораторию!

Чужая сумка. Да, она понимает, это некрасиво. Ах, какая разница! «Максим Углов. «Исповедь». Боже мой!

Его затянувшаяся болезнь вызывала ненужные кривотолки. Он плохо представлял свой выход на работу. Тяготился формальностями. Они его не минуют. Их придется выполнить, прежде чем он уйдет с этой работы, на которую еще надо выходить. Откладывал со дня на день, потом понял, что откладывать уже некуда. Сегодня вечером он заедет за бумагами. Надо разобрать стол, кое-что сто́ящее лежит в шкафу. Ну а формальности, они останутся на утро. Придется прощаться с сотрудниками. Ему хотелось бы этого избежать, но ничего не получится. Как, впрочем, и последнего разговора с редактором.

Максим еще раз проверил часы. Скоро семь — пора. Он положил перед собой список редакционных телефонов и стал набирать номера своих сотрудников. Он должен быть уверен, что в редакции никого нет. Процедура оказалась крайне утомительной. Он повторил ее несколько раз. Как только в трубке отзывался чей-то голос, Максим давал отбой и еще долго страдал от пережитого унижения. Даже в том случае, когда один и тот же номер был у двух человек. Он обязательно звонил дважды, словно желая подчеркнуть свою полнейшую объективность к каждому, с кем работал три года. Наконец гудки стали утомительно однообразными, и он понял — можно ехать.

Тишина — состояние особого свойства. К нему надо привыкнуть. «У каждого дома своя тишина». Кто же это сказал? Нет, он не помнит. Максим прошел по всем комнатам редакции, как это делал раньше, когда хотел к чему-либо придраться.

Здесь мало что изменилось, может, стало чуть безалабернее. Понятное дело: он спуску не давал, гонял за неряшливость, хлам на столах. Его нет, и вот результат — обленились. Открыл дверь своего кабинета, осмотрел придирчиво — все, как и было. Подошел к старому шкафу, нарисовал на пыльных стеклах вензель, погладил шершавую панель и с наслаждением вдохнул запах лака и пыли.

— Нам еще надо попрощаться, ваше величество. Не расстраивайтесь. Каждому свое. Редакторы и их заместители приходят и уходят, а вы незыблемы, вы — история. Мы — дети века, а вы — сам век. Кто он, мой преемник? Не знаю. Пытаюсь представить — не могу. Впрочем, вам это сделать легче, ваше величество. — Он не договаривает. За его спиной кто-то стоит. Ему лень оборачиваться. Их разделяет не более пяти шагов.

Наташа щурится. Свет от лампы мешает ей разглядеть его. Платок безвольно сполз на плечи, а губы вздрагивают, она собирается что-то сказать. Максим на ощупь трогает папки, на ощупь открывает портфель. Бумаг не слишком много, должно уместиться все.

— Я знала, что вы придете.

— Вам легче. А я вот сомневался.

— Вы похудели.

— Стараюсь сохранить форму.

— Скажите что-нибудь, я соскучилась по вашему голосу.

— Все к лучшему, Наташа. Вам пора от него отвыкать.

— Значит, уходите.

— А вы считаете, мне надо остаться?

— Не знаю. Вы просто не должны уходить без меня.

— Милая Наташа, сон кончился. Я уже давно не принц. Впрочем, я им никогда не был.

— Да, вы не принц. Вы боитесь даже себя.

— Угадали. Боюсь. Боюсь беды.

— А вы отдайте мне половину.

— Беда пополам. А что, заманчиво… Тебе — половина, и мне — половина. По полбеды на каждого. Чудес не бывает, Наташа. И арифметика здесь ни при чем. Не делится беда, понимаете, не делится. Беда на двоих — это две беды. А две беды — это как два моря…

— Понимаю, значит, не судьба.

— Ну что вы заладили: судьба, не судьба. Пройдет время, и вы будете меня благодарить.

— Замолчите, безжалостный человек! Благодарить вас? За что? За целомудрие, от которого несет плесенью веков? Вам надо лечиться. У вас зрительный обман. Всюду вы видите только себя. Благодарить — нет. Вы плохо знаете женщин. Держите ваши письма: Углову (лично). Может быть, они сделают вас счастливым.

Письма?! Ах да, он действительно ждал писем. Правда, все это было в прошлом веке. Мельком глянул на конверт, узнал берчугинские каракули. Ну вот, еще один укор. Давай, старик, давай. Я к этому привык.

Письмо первое:

«Милый друг. Прочел, нет, проглотил вашу «Исповедь». Этакий сюжет раскопать! Завидую. Так написано, будто все сам пережил. Отсюда и вера в строку неподдельная. Слово оседлали. Молодец. Увлекаетесь повторениями. Ну, да кто из нас не грешил… И еще, дорогой. Тянет вас на моду. Ишь как загнули! Не кто иной, как Максим Углов. От души смеялся…

Первые рассказы великолепны. Все, что было после, вызывало досаду. Потому и молчал. Угар первой удачи — пьяный угар. Знаю по себе. Нынче все в прошлом. А раз в прошлом, оглянуться потребуется. Всего в письме не перескажешь. Поздравляю вас, крестник, иначе теперь и звать неудобно. Соберусь в Москву — поговорим. А то вдруг ко мне надумаете. Буду рад. Обнимаю вас. Исповедуйтесь так и дальше. Иннокентий Берчугин».

— Святой старик. Он понял все и ничего не понял.

— Значит, мир не так плох. Вам еще пишут хорошие письма.

— Все в прошлом, Наташа, — писали.

— Все, кто родился в первой декаде декабря, будут находиться под влиянием сильных импульсов Марса с марта до конца апреля. Здорово?

— Да, похоже на заклинание.

— Еще не все. Вы неохотно отказываетесь от независимости и личной свободы. Своя собственная точка зрения приносит вам разочарование. Вас считают неуживчивым, но это не так. Вы легко привязываетесь к людям и тяжело с ними порываете. Вам всегда недостает друзей.