Олег Попцов - Без музыки

Что ему сказать? «Остановись. Что ты делаешь? Меня потрясла твоя «Исповедь». Ты талантлив, вот тому доказательство. Написанное переворачивает душу. Твое признание равносильно самоубийству. Давай все забудем, Максим. Ничего не было. Я не читал твоей рукописи. Плагиат — случайность, в нем нет твоей вины. Человек имеет право на слабость. Ну, хочешь, я напишу отцу этого парня. Он все поймет. Ты подумал, что будет дальше Максим? Тогда послушай меня. Я лучше знаю эту жизнь. Помнить и забывать — равнозначные свойства человеческого разума. О подобных подвигах не пишут поэм. Они не проходят под рубрикой «Герои наших дней». Фанфар не будет.

Открыто смотреть в глаза людям, ходить с поднятой головой… Но ведь тысячи людей будут смотреть на тебя. И когда этих глаз нет — нет зеркала, в котором ты видишь себя. Сострадание и жалость гуманны. Но в такой же степени унизительны. Я не хочу снова быть неудачником, Максим. Мы с тобой неплохо ладили. Чтобы начинать, нужны годы, чтобы разрушить — один миг.

Голос Васюкова сбивается на хрип. Жена стоит в дверях. Ее разбудил разговор. Она никак не может уловить смысл спотыкающихся слов, она кутается в халат, ей страшно.

— Петя, что с тобой?

Острые плечи Васюкова вздрагивают:

— Иди спать. Кончился Максим Углов.

Осталось самое неприятное. «Исповедь» должен прочесть ответственный секретарь. Максим смотрит на часы. Лучше, если он займется этим дома.

Васюков прав, он действительно плохо представляет, что будет завтра. Как отнесутся к случившемуся мама, отец, Нина? Все под знаком вопроса. Собственно, это уже ничего не изменит.

День движется своим чередом. Замечания по макету, три ничего не значащих телефонных разговора, две беседы с авторами, снова замечания по макету. Главное — не останавливаться. Будет ночь, а значит, и время еще раз спросить себя, что дальше. Уже прощаясь:

— Вот прочтите, ставим вместо «Мглы». Замечания завтра. Я — за.

— А Васюков? Где Васюков?

— Нет Васюкова — ушел. Впрочем, он тоже за.

Дверь остается открытой. Сотрудники понимают это, как намек. Иные заходят, кто-то заглядывает, спортсмены кричат из коридора: «Максим Семеныч, нас нет!»

Еще надо просмотреть почту, утвердить разметку и тогда… Домой — бессмысленно, Нина завязла в своей лаборатории — заключительные опыты. Возвращается позже, чем он. Теща… «Вы вернулись? Как дела? Что с рассказами? А почему бы вам не написать пьесу? Степин сдал сценарий — приняли. Говорят, платят бешеные деньги. Я слышала, вы отказались от книги. Это верно?» Нет, домой нельзя.

А если в театр? Поздно.

Впрочем, один билет не проблема. А разве ему нужен один билет? Будет действие, потом антракт:

«Привет, как жизнь?»

«По-разному».

«Слышал, слышал. Рад за тебя. Что-нибудь царапаешь?»

«По мелочам».

«Брось скромничать! Знаю я вашего брата: «Так, ничего определенного…» А через месяц бац — и роман на тачке вкатывает. Сорок печатных листов — во! А помнишь, у тебя…»

Нет, в театр когда-нибудь в другой раз.

Максим прислушивается. Машинка стучит. Удобно ли? А почему нет? Последняя возможность не подчиниться себе.

— Все ушли, а вы работаете. Отчего так?

Наташа массирует пальцы…

— Решила закончить.

— Что-нибудь срочное?

— Обычное.

— Чему вы отдаете предпочтение — спорту или кино?

— Просто прогулке.

— А может быть, все-таки кино?

— Можно и кино…

— Тогда пожертвуйте этот вечер мне. Я вас приглашаю.

— Спасибо, только не надо жертв. Пойдемте в кино просто так, без заклинаний.

— Да-да, конечно, без заклинаний. Когда я был пацаном, мне всегда хотелось угадать, о чем думают идущие навстречу мне прохожие. У вас никогда не было такого чувства?

— Нет, но я тоже любопытна. Мне очень интересно, о чем думает идущий рядом со мной человек.

— О том, что не по ноябрю теплый вечер и сейчас неминуемо пойдет дождь. Ноябрь, а сумерки пахнут августом. — Он не успел договорить — дождь полил сразу.

В парадном темно и душно. Ветер бросает брызги в разные стороны. Они поднимаются на второй этаж и садятся на подоконник.

— Вот и погуляли.

— Вы же предлагали кино.

— Представьте, что свет потух и мы сидим в темном зале.

— Какой мы смотрим фильм?

— Хотите, «Анну Каренину»?

— Нет, мы смотрим «Мост Ватерлоо». Помните музыку?

— У меня скверный слух, Наташа. Слышите, кто-то идет?

— Наплевать. Обнимите меня, мне холодно. У меня такое ощущение, будто сейчас вы скажете: ну, вот и все, давайте помолчим на дорожку.

Он не перебивает ее. Да и зачем? Невозможно убедить человека в том, что тебя нет, что ты плод ее фантазии, что это пройдет, как проходит головная боль. Она и слушать ничего не хочет.

— Разве я на что-нибудь претендую? — говорит она. — Мне отказано во всем. Быть с тобой, заботиться о тебе, чувствовать твою любовь, неужели этого мало? Я знаю, ничто не проходит бесследно, даже сказки. Так будь же великодушен. Отдай мне кусочек твоего страдания.

Небо качнулось, звезды просыпались на землю. Где-то в волосах запутались облака. Наступил семьдесят шестой день осени.

Максим закутал ее в свой плащ.

— Ну, я пошел.

— Уже?

— Попробую поймать машину.

— Да-да, все верно. Это не могло продолжаться бесконечно.

Светофор вспыхнул зеленым светом и погас.

Того, что случилось дальше, словно не было вообще.

Ответственный секретарь старательно прикрыл дверь:

— Максим Семенович, я прочел.

Максим оторвался от рукописи, посмотрел на ботинки Кропова без намека на блеск, брюки, которые виновато пузырились на коленях, несвежую рубашку. Ему был неприятен этот человек.

— Кто вам такие рубашки покупает?

— Я прочитал, Максим Семенович, — повторил Кропов, сделав упор на слове «прочитал».

— Получили удовольствие?

— Вы знаете, получил.

— Прекрасно, ставьте в номер.

— Обязательно, только вы распишитесь вот тут сбоку.

— Это еще зачем?

— Порядок такой, — развел руками секретарь. — Я что-то не припоминаю…

— Случай, знаете ли, особый, — усмехнулся секретарь.

— У вас и замечаний нет?

— Представьте себе, нет. Это по-настоящему написано. На уровне ваших, простите, предполагаемых рассказов.

— Откуда вы только желчь черпаете, Глеб Кириллович?

— Я попрошу вас, — голос секретаря дает петуха.

Максим откидывает голову, опасаясь, что этот визг заденет его лицо.

— Успокойтесь.

Уже в дверях ответственный секретарь оборачивается:

— Вы будете просматривать номер сами или?..

— Разумеется, я пока еще заместитель редактора.

— Вот именно, — Глеб Кириллович намерен что-то добавить, но им помешали:

— Максим Семенович, пришли оттиски цвета. Будете смотреть?

— Давайте.

Все так же хлопали двери и в коридорах сорили бесконечными: «Максим Семенович, Максим, заместитель у себя?» Лихорадило отдел публицистики, и на столе Максима застывали горы писем. Он правил, вносил изменения, отклонял неудачное оформление. С ним соглашались. Сотрудники уходили, а он оставался один, обеспокоенный обманчивой стабильностью ритма.