Юрий Петухов - Влюбленные

Зима еще начиналась, а Костя уже весь жил предчувствием весны: ведь все то, что делалось в колхозе — сортировка семян, ремонт тракторов и комбайнов — было связано с ней. Это будет первая весна, которую он встретит агрономом в родном селе, и ему хотелось ничего не упустить, все сделать надежно. И Гурьян Антипович, завидев его чуть свет в мастерских, подшучивал:

— Константин Андреевич, вы так всех торопите, будто завтра надо выезжать в поле!

В последних числах декабря погода переломилась. Подуло с северного Урала, и снег, сыпавшийся мягко, ровно, вдруг полился белыми струями, в которых уже невозможно было различить отдельные снежинки.

Так продолжалось два дня, а на третий — дороги сравнялись с полем, тропинки исчезли, и след человека, пробежавшего из избы в избу, исчезал почти мгновенно. Порой снежные потоки были настолько сильны, что сшибало с ног.

Ушел санный поезд, и нет от него никаких вестей. Напрасно Костя звонит в те села, мимо которых он должен возвращаться. Ответ один: «Не видали». Закончился подвоз леса, и топоры разговаривают уже не так бойко. Однако плотники, невзирая на стужу, не бросают работу.

Поднявшись на холм, к мельнице, Костя всматривается в крутящуюся мглу — не засверкают ли фары? Не донесется ли гул тракторов? Но вокруг пляска снега, и деревня, притаившаяся в ложбине, кажется погруженной на дно огромного разбушевавшегося океана.

Нина уехала, никого не предупредив, — ни отца, ни Маргариту Алексеевну. На столе осталась телеграмма — все поймут. Пригородный поезд, побрякивающий, поскрипывающий, служивший верой-правдой еще в войну, до отказа был набит базарниками, возвращавшимися из города с пустыми корзинами, и несколько перегонов Нина стояла в тамбуре — не хотелось входить в сизый от табака вагон.

«Что могло случиться с Костей? Что? И опасно ли это?»

Александра Климовна, ничего не объясняя, сообщала, что Костя болен, просила приехать.

«Надо было мне на аэродром! Когда я доберусь с этой колымагой? А там со станции еще более ста километров…»

Нина досадовала на остановки чуть не у каждого столба, завидовала обгоняющим их поезд снарядоподобным экспрессам.

Перелески — черно-зеленые ельнички — закончились, и глазам открылись заснеженные холмы, слюдянисто сверкающие на солнце, с синими боками сугробов, и везде — стылость и прозрачность, почти арктическое безмолвие.

Гривастый белый конь, запряженный в розвальни, бодро трусит по гребню холма. На фоне ослепительно синего неба он кажется богатырским — самому Илье Муромцу под стать! Но виляющая дорога свела его вниз, к насыпи, и он тотчас же убавился в размерах. Обыкновенная лошадь-трудяга, плохо накормленная, понурая, с обреченностью в заиндевевших глазах.

Снова и снова сверкание снега, белая волнистость полей…

Но вот состав медленно зеленой гусеницей прополз сквозь железную клетку громыхающего моста, остановился у деревянного вокзала, и Нина, завороженная холодом снегов, как-то не сразу сообразила, что она уже приехала, надо сходить.

Кинулась бегом к автостанции, расположенной поблизости от вокзала, но автобусы уже ушли.

После часового кружения по незнакомым улочкам станционного городка ей, уже отчаявшейся в поисках, все-таки удалось отыскать попутный грузовик. Она была и ему рада, на все согласна: ехать в кузове, заплатить, сколько запросят!

Долговязый кадыкастый шофер — его едва вызвали из чайной — глянул по-птичьи на небо, попыхивая папироской, что-то буркнул краснолицему пузану в очках, с которым угощался за столиком, и тот, стараясь не замечать сидящих в кузове женщин, просеменил в кабину.

— Ну, все в сборе?

— Трогай! Заморозил ты нас! — ответили ему.

Шофер поднял капот, что-то поправил в моторе и завел машину — все это резко, рывками.

— Нету совести у людей. Была, да вся вышла, — ворчала сидевшая на дне кузова баба в мужской шапке-ушанке. — Ишь, поставил пол-литру — и в кабину пожалуйста. А мы тут продавай дрожжи…

Рядом с ней молча лежал мужчина в тулупе. Укутал голову и чадил самосадом — запасался теплом. Иногда из-под его лохматой овчины выходило наружу столько дыму, словно он там что-то поджег.

Баба оценивающим взглядом покосилась на Нину.

— Очень уж вы легко одеты, девушка. Как бы не простыли.

— Ничего! Лишь бы доехать!

— Вот и я тороплюсь. Кабы не торопилась, так ни за что бы не рискнула этак-то. Но доедем ли мы седни — не уверена.

— Почему?

— За лесом, в поле, поземка, должно, есть. Ветровей. А машина-то порожняя. Смекай! Кабы водочкой-то кадыкастого не поманил этот брюхай, так черта лысого он бы рискнул ехать на ночь глядя…

Машина фыркнула, чихнула — и вдруг точно кинулась, чтоб кого-то боднуть. Лихо сдала назад, развернулась, чуть не подмяв коз, воровавших сено с воза, и понеслась мимо завьюженных теплых домиков к большаку.

Не успели выехать из города, как врезались в сугроб. Шофер, забористо матюгнувшись, достал лопату и начал проворно разгребать снег. Потом машина, пятясь, выползла на укатанное полотно и снова кинулась изо всех сил вперед. Сигналила, не щадя аккумуляторов, и теперь уже нисколько не уклонялась с середины дороги. Мужики на подводах едва успевали повернуть лошадей, застревали в целине, грозили вслед кнутовищами.

— Ну, бес! — восхищенно произнесла баба. — Не расшибемся, так доедем.

За два часа отмахали семьдесят километров.

Дорога все шла лесом, и было тихо, но вершины деревьев метлами загребали воздух, раскачивались, постанывая, — значит, самое страшное было еще впереди. Баба знала, что говорила.

Холод пригнул Нину, она тоже села на замусоренное древесной трухой днище, притянула леденеющие коленки к самому подбородку. Встречный воздух ледяным пламенем врывался в кузов, обжигая щеки, запястья рук, пронизывая суставы. Труха, подхваченная ветром, завихряясь, лезла в глаза. Но все это было еще терпимо, да и радовала скорость. Если и дальше будет такая, то уже недолго ей ежиться, дуть в рукава и завидовать мужчине в тулупе: тот как лег, так и не шевельнулся. У него огромные черные, кустарной катки, валенки, — в них, наверное, ногам тепло, как в печке…

Заскрипели пронзительно тормоза, оглушительно хлопнула дверца кабины.

Нина вскочила на ноги и осмотрелась вокруг.

Черная полоса леса осталась позади. На опушке тут и там раскиданы домики — белые куропатки, зарывшиеся по самые глаза в снег. У обочины дороги — голубой магазинчик, построенный совсем недавно, грузовики, возле них люди, а впереди — по курсу следования — гора.

Шофер крикнул, указывая на нее рукой:

— Ну, как Ползучая?

Ему ответили с разных сторон:

— Поползешь, так узнаешь.

— Вернулись, разве не видишь?