Юрий Петухов - Влюбленные

Ленька выскочил из кабины и ждет, как-то проплывут через эти рифы его товарищи.

Следом идущая машина села. Ленька попятился на своей в ухабины, из которых только что еле выбрался, и вытянул ее на буксире. Прошла половина колонны. Но тот невезучий шофер, на чьей машине теперь Ленька, опять застопорил все, и его матерят нещадно. Ветер и обида вышибают из глаз мужика слезы. Шоферы ломают заборы, волокут со дворов слеги, оглобли. Кто-то из жителей хутора выскочил на крыльцо в одних подштанниках — тощий, вихляющийся — и пальнул из ружья в воздух, но выстрел не произвел никакого эффекта. Многие из-за воя моторов его просто не расслышали, и заборы продолжали разбирать. Тявкнула где-то испуганно дворняжка и смолкла.

Машину общими силами выволокли, но в глазах у тех, кому настала очередь испытывать свою долю, страх, и они обращаются к Леньке заискивающе:

— Лень, проведи мою.

— И мою!

Этот коротконогий плотный паренек вырос вдруг в фигуру мифическую, почти неправдоподобную. Он для всех — герой, сосредоточивший в себе веру людей, и ему теперь все нипочем! Он и сам уже заражен этой верой, распалился — цепок, напорист, и действует, словно в экстазе.

— Лень, и мою! Двести грамм, так и быть, за мной!

Он, не торгуясь, ведет. Возвращается к очередной пешком, изучая выбоины, и, как опытный лоцман, снова и снова кидается через них…

Колонна вышла в поле. Нина села в кабину к Леньке, неотрывно следит за ним. Свою веру она тоже полностью отдала ему, и каждое его движение для нее так много значит, даже то, как он откидывает сгибом локтя наползающую на глаза шапку, как по-свойски улыбается ей истрескавшимися от мороза губами.

Высокий березовый лес плотно обступил дорогу с боков. Деревья словно сбегаются на гул моторов, но пучки фар раздвигают, теснят их. Среди берез, царственно-хрустальных, величавых, попадаются ели, будто бровастые, с глазами, скрытыми в гуще веток, с бородами, вросшими в снежные толщи. Никогда еще Нина не видала лес при искусственном освещении. Он был и прекрасен, и страшен. Освещенные до мельчайших подробностей деревья вдруг таинственно исчезали в черноте, но тотчас же возникали впереди, словно перебегали, — и казалось, что они что-то замыслили, ждут от кого-то им лишь ведомый сигнал, чтобы разом стиснуться и раздавить людей и машины…

В двенадцати километрах от Журавлева — по выходе из леса — колонна снова застряла, и теперь уже прочно. И Ленькин гений не помог. Толстые пласты наметенного снега перекрыли дорогу, — надо прокапываться. Белая пряжа поземки стлалась меж ног, пели пронзительно провода. Ни у кого уже не осталось сил для штурма, поэтому люди забились по двое, по трое в кабины и по очереди — лопат было мало — выходили раскидывать снег. Где-то близко брезжило утро. Из синей мглы с ветром отчетливо доносился петушиный крик.

Не найдя себе попутчиков, Нина пошла одна. Пусть труден, неимоверно труден путь, — она не может ждать!..

— Ты ли это?.. О, господи!

Александра Климовна кинула в снег лопату и побежала навстречу Нине.

Разгребая тропу от калитки, она еще издали увидела, как с угора, от мельницы, идет какая-то женщина, засунув глубоко руки в рукава и пригнувшись вперед. Местные жители так легко одетыми в эту пору не ходят, и она уже не спускала с нее глаз.

— Как же это ты? Неужто пешком? — обняла невестку и повела в тепло.

Брови и волосы у Нины отдавали сединой, шарф, которым было повязано лицо, намок от дыхания и так промерз, что сделался ломким.

— Снегом руки потри! Снегом! И щеки!

— Я… не обморозилась. Я озябла только, — с трудом выговаривала Нина.

— Не по нашей зиме ты одета. Ой, не по нашей. Морозы-то вон какие подскочили! Прямо стеклянные! Да с ветром. Тут девчонки в школу пошли. Только поднялись на гору, а оттуда с ревом обратно…

Нина прошла вперед, окинула взглядом избу.

— А где же Костя?

— Костя?.. — глаза Александры Климовны враз наполнились слезами. — Да ведь он… в больнице районной.

— В больнице?

— У-увезли… — губы Александры Климовны сморщились, глаза плотно закрылись.

— Давно увезли?

— Позавчера-а… Уж не серчай на меня, Ниночка. Совсем голову потеряла. Надо бы добавить в телеграмме-то два слова, а я… Да куда же ты?

Нина, не отвечая, натягивала на себя промерзшее пальто.

— Не пущу, не пущу! — Александра Климовна заступила дверь. — И не смей! Это еще что? Застынуть-то совсем? — отняла у Нины пальто и утащила в закуток. — Чаю попей, обогрейся. Потом уж решим, как нам быть…

— Что же случилось, мама? Почему он заболел?

Слово «мама», впервые произнесенное Ниной, снова вызвало у Александры Климовны слезы. Она быстро заговорила:

— Не по силам, Ниночка, ношу он брал. Не по силам. А все потому, что в отца. Все хочется, как побыстрее. Ну что бы с ними, с окаянными, сделалось, если бы месяцем позже их вывезли!..

— С чем — с ними?

— Да с бревнами! С лесом! Нарубить-то нарубили, а как его вывезти в эку пору? Ушли туда наши трактора, и ни слуху ни духу. Костя на лыжи да к ним. Я-то думала, он дня за два извернется, а он там остался. У Гурьяна Антиповича с глазами, вишь, беда приключилась. Куриная слепота. Ведет ночью трактор и на дерево наворачивает. Костя и повел колонну. Пробили путь к большаку, ему бы домой, а он опять на лыжи да в лес, к рубщикам. Нешибко те старались, мало заготовили, так он решил их подбодрить. Вот и подбадривал… пока жар не свалил. И никого-то ведь там не было, чтобы помочь! Как отрезанные. В чадной землянке жили. Когда машины-то по второму разу пришли, он уж в беспамятстве был. Глаза мутные, никого не узнает…

Александра Климовна вдруг уткнулась лицом Нине в колени.

— Да что же это вы? Он поправится! Непременно поправится!

— О-ой… и не знаю, поправится ли, Ниночка! Максим-то Потапыч как посмотрел на него, так и велел сразу же в больницу. Чтобы дома и часу не держать. Глаза мутные-мутные…

— Это не страшно. Это не страшно, — успокаивала Нина Александру Климовну, а сердцем ее овладевала тревога.

— Я вторую ночь глаз не смыкаю и из дому не выхожу… Сегодня глянула — дом-то наш будто выморочный стоит. И следу к нему нету… — и она проговорила с трудом: — Давно ли Артема Кузьмича схоронили, а вот теперь и другой председатель…

— Что вы такое говорите! Как вы можете так думать! — возмутилась Нина.

Она вдруг почувствовала прилив сил. Отчаяние и беспомощность Александры Климовны вызвали в ней решимость — надо действовать! Надо спасать Костю!

— Когда Костя заболел? Давно?

— Никто толком не знает. Поначалу-то думали — устал, притомился от недосыпания. А потом уж видят — заговаривается…

— У него, наверно, воспаление легких. А это нынче не страшно.

В избу вошел Геннадий Семенович. Кто-то из деревенских уже видел Нину и сообщил в правление. Сдернув шапку, он протянул Нине руку.