Юрий Петухов - Влюбленные

— Что же вы, Нина Дмитриевна, не позвонили? Мы бы машину выслали.

— Спасибо. Сама добралась. А теперь вот мне машина потребуется. Я не знала, что Костя в больнице. Думала — здесь, дома.

— Сейчас все организую. Я тоже с вами поеду.

И он так же внезапно исчез.

Нина выпила два стакана горячего чаю и в нетерпении прошлась по избе. Остановилась перед Костиным столом.

Тут он работал по вечерам. Вот его книги по мелиорации, по рыбоводству… Проекты ферм, мастерских… Какие-то расчеты, сделанные его рукой. Начатое письмо — ей…

Нина склонилась над столом и вдруг почувствовала тошноту.

— Доченька… ладно ли у тебя? — Александра Климовна, утерев слезы, внимательно смотрела на нее. — Ой!.. Давно ли?

— Уже три месяца.

— Три месяца!.. А Костя-то, Костя-то знает?

— Нет…

— Ой, милая ты моя! Ой, доченька!.. Да как же мы жить-то теперь будем?

— Все будет хорошо! Костя обязательно поправится!

Машина не заставила долго ждать. Под окошками раздались гудки. За рулем сидел Геннадий Семенович.

Александра Климовна дала Нине теплую шаль, валенки, уложила в узелок разной стряпни: «Может, уже пришел в сознание, так поест», — и долго стояла у ворот, пока газик не свернул в проулок.

Нина попросила Геннадия Семеновича, чтобы он заехал в Кувшинское. Максим Потапович первым осматривал Костю, и ей было важно поговорить с ним.

Дорогой Геннадий Семенович сокрушенно вздыхал.

— Вот ведь как непредвиденно-то, Нина Дмитриевна… Любит Константин за все сам браться. Будь бы в его силах, один все дела переделал… В лесу, говорят, до рубашки раздевался.

— А зачем вам столько лесу потребовалось?

— Как зачем! — Геннадий Семенович озабоченно поджал крупные губы. — Что ни тронь — хоть фермы, хоть склады, хоть жилье у колхозников — все обновления требует. Раз укрупняться начали не формально, а по существу, тут уж все перекраивать надо.

— И кто же теперь… заменять будет Костю?

— Да как-нибудь обойдемся… И недолго же это продлится! Ну, месяц, ну, два, — убежденно проговорил Геннадий. — Еще пока Константин был здоров, привозили к нам кандидата со стороны. Так и так — любите и жалуйте. А колхозники все против. Но и Константина райком все еще не утвердил. Тянут. Теперь, думаю, нажим усилят…

Некоторое время ехали молча, и каждый думал о своем. Морозный воздух опалял лица.

— Люди-то нынче, Нина Дмитриевна, к руководству повышенные требования предъявляют. Натерпелись от болтунов-краснобаев да транжирщиков-карьеристов. И ценят руководителя, если он не свою выгоду, а общую соблюдает. Это ведь сразу видно, и в Константине эту черту подметили. Предложили мы ему: давай тебе новую избу поставим. А он — нет, будем в первую очередь многодетных переселять, вдов… А вот случай из другой оперы… — глаза Геннадия Семеновича засветились насмешливо. — Открыли в Нижнеречинске минеральную воду — слышали, наверное? Начали строить санаторий. Обратились за помощью к одному директору завода — помогите трубами. Он помог. Но выторговал себе право каждое лето всей семьей туда приезжать. С детишками, с тещей. Вот ведь как. Делу помог, но и себя не забыл. А если ковырнуть поглубже, так лишь для себя и старался. Вот такие-то руководители в народе только раздражение вызывают…

Максим Потапович встретил Нину строгим испытующим взглядом, и разговор их был недолог.

— Да, у Кости пневмония. К тому же воспалена гортань. Помощь ему оказали несвоевременно.

Заложив руки за спину, Максим Потапович шагал от стола к окну и обратно.

За невысокой заборкой, отделявшей его кабинет от приемной, сидели больные, и среди них Нина узнала Ефросинью из Журавлева.

— А ведь этого могло и не быть! — Максим Потапович остановился перед Ниной. — Один из рабочих ходил на лыжах в леспромхоз и был там у врача. Звал его с собой; тот отказался: «Не мой участок! Везите домой!..» Негодяй! — Максим Потапович взял со стола листок бумаги и потряс им в воздухе. — Я вот пишу в облздрав, требую, чтобы этого убийцу лишили права называться врачом!

Прибежала от роженицы Полина Алексеевна, быстрая, суетливая, и стала звать Нину и Геннадия Семеновича пообедать. Но Нина торопилась.

Теперь к Косте! Скорее к Косте! Той уверенности, которая переполняла ее в разговоре с Александрой Климовной, оставалось все меньше и меньше. Тревога переходила в панику. Оба легкие и гортань! Долго находился без помощи!.. Почему так испытующе глядел на нее Максим Потапыч? И случайно ли у него вырвалось — «этого убийцу»?

Нина пыталась представить Костю больным, немощным, но это у нее никак не получалось. Он был на ногах, куда-то мчался на мотоцикле, шутил… Силой воли она укладывала его в кровать, под белую простыню, и тихо входила в палату. Он тотчас же вскакивал и кричал: «Нина! Наконец-то приехала!..» И целовал ее, подхватывал на руки! И она уже не могла не улыбаться… Ловила на себе недоумевающий взгляд Геннадия Семеновича, твердила себе: «Он болен. Он опасно болен». И опять страх переполнял ее, но был он какой-то беспредметный, не вызванный видением больного Кости. И потому в тот момент, когда в больнице ей накинули на плечи халат и подвели к кровати, — молодой мужчина, которого она увидела лежащим с высоко поднятым подбородком, был для нее совсем не Костя — незнакомый человек.

Лицо воспалено. Глаза чуть приоткрыты…

Она даже глянула на соседние кровати: «Не ошиблась ли сестра?» Но тут Костя резко глотнул воздух и, словно почувствовав ее присутствие, — а возможно, это было продолжение все усиливающегося бреда, — улыбнулся, и она, вмиг узнав, обхватила его за плечи.

— Костя! Костя!..

— Что вы делаете! Что вы делаете!

Медсестра загородила собой Костю, а Нина, отталкивая ее, кричала:

— Я тоже врач! Тоже врач! Не имеете права! Он увидел меня! Он увидел меня!.. — и ей почему-то казалось, что то, что он увидел ее — и есть самое главное, что может его спасти.

— Успокойтесь. Вам нельзя тут быть…

Нину вывели в коридор, и с этого момента все в ее сознании куда-то поплыло, мысли путались, сделалось нестерпимо жарко, словно она попала в парную баню. Она никак не хотела терпеливо сидеть на диване, куда ее усадили, все порывалась встать, чтобы идти к Косте, и Геннадий Семенович, удерживая ее, поражался той силе, которая обнаруживалась в ней.

— Я врач… Я врач… — слезы застилали ей глаза. — Он видел меня, я это сразу поняла… Пустите меня к нему!..

Но ей категорически запретили входить в палату, и они весь день провели в вестибюле. Геннадий Семенович, махнув рукой на все свои дела, не отходил от нее ни на шаг. Успокаивал, как мог. Та разительная перемена, которая произошла с Ниной — переход от спокойной уверенности к отчаянию — настолько поразила его, что он не знал, чем это объяснить. Щеки у нее горели, взгляд метался с предмета на предмет.