Леонид Степанов - Бранденбургские ворота

На переднюю площадку впрыгнул мордастый контролер. Прежде Бугров с достоинством и даже с удовольствием протягивал ему свой беленький билетик. Теперь же он съежился от стыда и, не спуская глаз с контролера, начал отчаянно протискиваться к задней двери — то есть делал то, чего ни в коем случае не сделал бы опытный безбилетник. И мордан сразу догадался, «усек», как говорят. Вламываясь в толпу колуном, наступая на чужие ноги и не обращая внимания на ругань и проклятья, он устремился к нарушителю.

Бугров продрался к двери, растолкал пацанов-ремесленников и неловко спрыгнул. Скорость к тому времени автобус набрал изрядную. Споткнувшись, Андрей едва не шибанулся о фонарный столб.

Глянул на сапоги и обомлел: обе подметки оторвались почти напрочь!

До завода оставалось километра три. Пока нашел в бурьяне кусок проволоки и примотал подметки, пока доковылял до проходной, время опоздания перевалило за роковое «очко» — двадцать одну минуту.

Бдительный вахтер стал названивать начальству, и не миновать бы Андрею лихой беды, если бы трубку поднял начальник цеха Цыплаков. Но трубку взял мастер Павел Аверьяныч.

Еще более возрос за войну авторитет Палверьяныча. Сменились на заводе три директора, четыре раза переизбирали секретаря парткома и председателя профкома, перестраивали завод, укрупнялось и разукрупнялось ведающее им министерство, а он, несуетный простой человек шел себе с утра на работу, добросовестно делал свое необходимое дело, оправдывая каждую минуту высочайшее звание — мастер.

Про начальника цеха Цыплакова люди говорят плохо, про очередного директора — всякое. Рабочий класс каждому выдает по достоинству, не процеживая слова через ситечко. А о старике Палверьяныче слышит Андрей только самые сердечные и уважительные слова. И хотя в последнее время стал мастер все крепче выпивать, все знают, почему пьет Палверьяныч, и душевно сочувствуют ему.

Пьет Палверьяныч не под забором и не дома в одиночку, а в ресторане «Ласточка», два раза в месяц, регулярно — в день получки. Потому цеховой парторг Федор Грушин, сам потерявший сына на войне, придумал разумное мероприятие: поочередное дежурство у ресторана учеников Палверьяныча.

Всего учеников набралось на заводе около полусотни. Среди них и такие, кому под сорок. В день получки дежурные по графику должны находиться поблизости от «Ласточки», не употреблять даже пива, караулить момент и действовать строго по разработанному «ритуалу».

О наступлении момента официант сигнализирует в окошко белой салфеткой. Дежурные входят в ресторан, один из них расплачивается, остальные подходят к Палверьянычу, почтительно берут под руки. Палверьяныч безмолвствует и вообще держится с достоинством. На седой голове сидит картузик с пупочкой, довоенное драповое черное пальто застегнуто на все пуговицы. Неподалеку от «Ласточки» стоит заводской ЗИМ. Машину профком отбивает каждый раз у директора для «исключительно важного мероприятия». Профком, в котором теперь много фронтовиков, на большой высоте!

Андрей уже дважды дежурил у «Ласточки» и отвозил старика домой. Раздевал Палверьяныча вместе с доброй Авдотьей Митрофановной, провожал до постели. Однако жить у Палверьяныча, как тот ни уговаривал, Андрей наотрез отказался. Это было выше его сил — спать в комнате, где спали Клим и Феликс, сидеть за тем столом, где они обедали, смотреть на их увеличенные портреты над диваном…

Школа рабочей молодежи помещается в бывшем заводском бомбоубежище. Небольшой цементный туннель под землей разгорожен фанерой на четыре класса. Занятия идут в три смены с утра и до ночи, поэтому в школе довольно тепло без отопления. С кислородом и тишиной похуже.

Перед лестницей, ведущей в подвал, небольшая площадка, оборудованная под курилку. Красный ящик с песком, пожарный инвентарь, три самодельных урны для окурков. Здесь всегда по-хорошему шумно. Ребята в застиранных гимнастерках, плохоньких курточках и пиджачках обмениваются учебниками, конспектами, делятся папиросами и хлебом, подбадривают и подначивают друг друга.

В десятом «А», где учится Андрей, больше половины демобилизованных. Есть рядовые, сержанты, офицеры, один даже отставной подполковник. Вместе с ними сидят за партами хилые бледнолицые подростки, попавшие на завод после того, как их многодетные матери получили похоронку. Они очень устают — работать и учиться тяжко, школа порядком надоела. А вчерашние фронтовики, напротив, изголодались по учению. Они похожи на стальную пружину, которая долго была сжата, а теперь ее спустили с крючка. У них неутомимая жажда читать, слушать учителей, решать задачи — одним словом, работать мозговыми извилинами. Упущено за время войны много, потому с акульей жадностью заглатывают вчерашние окопники не только важное и обязательное, но и всякую познавательную мелочишку, мало-мальски полезные факты и сведения.

Добытыми крохами знаний они щедро делятся друг с другом: жива еще солдатская смычка. Один ночью прочитал интересную книжку — в курилке коротко пересказывает ее содержание всем. Второй услышал по радио нужную передачу, которую пропустили другие, и сообщает о ней главное. Третий случайно попал на галерку Большого театра — его слушают, как посланца других миров.

Полный расчет учиться только на пятерки: с золотой и серебряной медалью в институты принимают без экзаменов. Но фронтовикам учиться на пятерки нелегко: про-белы в знаниях устрашающие, а кроме того, тянутся такие военные «хвосты», как бессонница и малокровие, последствия ранений и контузий. Да и в школу они идут после смены, отработав восемь часов у ставка, — усталые, голодные, раздраженные. Вяжет апатия, коварно подкрадывается сонливость.

Те, что живут за городом и тратят на дорогу часа три в день, засыпают на уроках первыми. В плавную речь учителя вплетается внезапно храп, а то и блаженное бормотание. Но никто в классе не улыбается: толкнут сплоховавшего соседа локтем, чтобы очухался, тот вздрогнет, виновато нахмурится, и опять все слушают, едут дальше по необозримой дороге знаний.

Учителя не сердятся: знают, каково приходится их великовозрастным ученикам. Они говорят спокойно и негромко — иначе все будет слышно через фанерные стены в соседнем классе.

Минут десять спустя после начала первого урока на цементной лестнице, ведущей в подвал, раздается звонкий и частый цокот каблучков. Все оживляются, на лицах улыбки: это она, Шурочка Сарогина — Шуренок! Она опаздывает обязательно, без этого никак не может, такая уж неорганизоваивая личность.

К этой «личности» многие парий питают симпатию. Шуренок складненькая, головка с короткой стрижкой «под мальчика» вздернута с вызовом, бойкие карие глаза поблескивают. И вообще, по виду она не из тех себе на уме недотрог, за которыми надо долго ухаживать, а потом непременно жениться. То и другое ребятам ни к чему: времени для довоенного «ухаживания» у них нет, к тому же из Шуренка жена, надо думать, как из шайбы гайка. Она единственная дочь большого начальника, наверняка избалованна и в домашнем хозяйстве полная неумеха.