Леонид Степанов - Бранденбургские ворота

— Не за тем пришел, — спокойно сказал Андрей. — Отдайте только все письма, которые приходили Бугровым.

— Какея письма? Никакех писем не было!

— Были. От немецкой учительницы. От Катрин Райнер.

— Ах, теи? Во время войны которые? Ну, такыть теи кады еще… Уж их нетути!

— Куда ж они подевались?

— Нешто всяку бумажку упомнишь?.. Может, кто для дела взял: печку растопить аль в уборную…

— Мразь ты! — не сдержался Андрей. — Нет для тебя ничего святого!

— Но-но! — выпячивая дряблую грудь, сожитель поднялся со стула. — У нас без хамства!

Андрей примерился: можно врезать апперкотом. Морда с разгулявшимися бородавками вполне для того подходящая.

— Мили-цыя! — заголосила вдруг Фенька пронзительно. — Ми-и-и-ли-я-цыя! Людей уби-ва-ю-ють! Ох, уби-ва-ю-ють!..

— Кто вас убивает? — осердился Андрей. — Перестань базарить!

У открытой двери столпились соседи. Все незнакомые Андрею, все похожие чем-то на Феньку и ее хахаля. Смугловатый тип с ухватками барыги прошепелявил сквозь латунные «фиксы»:

— Вы не фулиханьте, хражданин. Вам здесь не хронт!

— Заткнись! — коротко бросил ему Андрей. — Если б фронт!..

Он резко одернул гимнастерку и пошел к выходу. Перед ним боязливо расступались. А он думал: «Отец ринулся бы на эту свору. Всем бы досталось! А я ухожу без драки… Не мельчаешь ли характером, единственный и законный отпрыск Козака Крючкова?»

Жизнь идет своим чередом. Трудностей и неприятностей, конечно, хватает, но все переносится легче, когда человек имеет достойную цель. А у Андрея Бугрова она теперь есть: после ШРМ он собирается поступить в институт. Партийная заводская организация намерена поддержать своего активиста положительной характеристикой. Пусть дерзает парень.

Где-то у Крымского моста есть, говорят, Московский государственный институт международных отношений, сокращенно — МГИМО. Он появился не так давно и готовит кадры для загранработы. Принимают туда лучших выпускников школ и обязательно со способностями к иностранным языкам. А ведь он был «тройным примусом» у Мышки-Катеринушки. И аттестат об окончании ШРМ тоже будет приличный. Одна или две «четверки», остальные — «пять».

Что, если удастся по счастливому случаю поступить? Уж он учился бы в таком институте на всю катушку. Грыз бы гранит науки с яростью, не щадя зубов. И может, встретился бы с Вернером Бауэром. И с Катеринушкой — если она к тому времени будет еще жива.

Да-а, фантастика…

И все-таки он подал заявление и документы. Риск — благородное дело, неудачи бояться — удачи не видать.

Ребята из ШРМ подняли Андрея на смех:

— Куда-куда? В МГИМО? Ух ты! Силен! С суконным рылом да в калашный ряд!

— Не вздумай в этих драных сапожищах на экзамен притопать. Купи сначала лакировки. И галстук-бабочку!

Бугров отшучивался, как мог, разговоров на эту тему старался избегать, но готовился к вступительным экзаменам упрямо и серьезно.

ШРМ окончил он с золотой медалью. Немецкий язык на вступительных экзаменах в МГИМО сдал на «пятерку» — других экзаменов медалисту сдавать не требовалось. Прошел благополучно собеседование, хотя на один вопрос ответил слабовато, расплывчато.

А через три дня, со страхом смертным подойдя к дверям МГИМО, увидел себя в списках студентов.

Первые дни ходил Бугров по институту, словно лунатик: не верилось в реальность такого непостижимого счастья. Но нет! Он живой каплей движется в густом потоке студентов, кочующих из одного лекционного зала в другой. Коридоры соединяются под прямым углом, и за каждым углом в толпе все новые незнакомые лица. Сколько ума в глазах, воли, веры в себя! И он, Андрей Бугров, совсем обыкновенный человек, слесарь пятого разряда, недавний ванька-взводный — среди них. Сон, сон! Счастливый и жутковатый сон!

Целую неделю не заходил в буфет: томило глупое предчувствие, что именно там, среди зеркальных стен, дивный сон оборвется, белые колонны растают, как свечи, студенты поблекнут и исчезнут, словно призраки при третьем крике петуха; а возникнут вновь землянка, нары, покрытые сосновыми ветками, и спящие после боя солдаты в грязных шинелях…

На кафедру полуприлег слабой грудью сутуловатый старичок с бледным, добрым, слегка оплывшим личиком — академик Тарле. Знаменитый историк, мудрец и корифей, две книги которого — «Наполеон» и «Талейран» — Андрей читал еще до войны.

Говорит он тихим, слабым голосом. Неторопливо распутывает события минувших веков: «Периоды» академика длинны и витиеваты, повествует он обо всем наиподробнейшим образом — не день за днем, а час за часом. Словно жил сам тогда, в годы Великой Французской революции, ходил с ружьем на штурм Бастилии, слушал в Конвенте громогласного Дантона, вел куртуазные беседы с лукавым Талейраном и поднимался на эшафот с непреклонным Робеспьером. А когда речь заходит о Наполеоне, то его хладную душу ученый извлекает и препарирует так, словно был бессменным исповедником у Бонапарта с младенческих лет и до конца жизни.

Лекция окончена. Вместе с другими студентами Андрей Бугров провожает академика к выходу, где ждет институтская машина.

Академик застенчиво улыбается, дотрагивается слабыми пальцами до орденских колодочек Андрея на гимнастерке. Шепчет ему ласково и доверительно уходящим голосом:

— Об этом, юноша, будут написаны многие тома… Фолианты! Библиотеки!

Тарле сменяют на кафедре другие корифеи — целая плеяда блистательных профессоров, ученых, авторов известных книг. Студент Бугров слушает их лекции с упоением, с сознанием того, что ему выпало редчайшее счастье, какое выпадает, может быть, на долю одного из миллиона людей.

Счастье-то счастье, но как вместить его — этот океан знаний?

А Шуренку не повезло. Пыталась поступить в педучилище и не набрала нужных очков. Жаль девчонку, хотя этого следовало ожидать: занималась она мало, дни, которые полагались для подготовки к вступительным экзаменам, использовала для поездки к больной матери.

Шуренок наверняка стала бы хорошей учительницей. У нее к этому талант. Детишек она любит, легко находит для них нужные слова, умеет заинтересовать. Андрей не раз видел в Дубровках, как она занимается со своими маленькими родственниками. Но таланты и наклонности поступающих экзаменаторы, к сожалению, во внимание редко принимают.

И за других ребят из ШРМ, которые не попали в институт, Бугрову тоже обидно. По баллам они уступили тем, кто пришел на экзамены из дневной школы, хотя потом заводские ребята наверстали бы и учились бы в институте упорнее и старательнее, чем избалованные мальчишки из благополучных семей, не знавшие ни военного лиха, ни заводских грохочущих будней. А получив заветный диплом, работали бы на совесть, с полной отдачей сил.