Леонид Степанов - Бранденбургские ворота

Помощник Калашникова, молодой капитан, писал какую-то спешную бумагу. На вошедшего он почти не обратил внимания. У генерала в кабинете — очень кстати — задержался один из советников. Так что времени у Андрея оказалось достаточно, чтобы прийти в себя. Но мысли и чувства были прикованы к Гошке, ко всему, что связано с ним.

…Как больная собака нужную траву, нашел тогда студент Бугров спасительное лекарство: с яростной одержимостью взялся за дипломную работу. В то время как однокурсники еще прикидывали возможную тему дипломной, он ушел в нее с головой. До проблемы, которая его увлекла, серьезные историки пока не добрались: два немецких государства недавно лишь появились на карте Европы, сравнивать их развитие не торопились, осторожничали. А дипломник Бугров ринулся в открытое неведомое море, без страха писал о принципиальных различиях в развитии ГДР и ФРГ, пытался даже рассуждать о возможных исторических последствиях этого для всей Европы.

О дерзком студенте заговорили в деканате, реферат Бугрова, кроме руководителя диплома и оппонентов, прочитали другие профессора. Потребовал для ознакомления нашумевший бугровский опус и сам «папа Юра» — директор института Юрий Павлович Францев, академик, крупный социолог, автор нескольких монографий. Пригласил Бугрова к себе в кабинет для серьезного разговора. С любопытством разглядывал дипломанта большими навыкате бирюзовыми глазами, бесцеремонно расспрашивал сипловатым от многих выступлений голосом, нащупывал у выпускника слабые места. А потом уверенно изрек:

— Не зря сидели на лекциях и в библиотеках. Знаний набрали изрядно. Но главное, можете самостоятельно мыслить. Это ценно. И пишете хорошо: ясно, просто, убедительно. Предлагаю вам пойти в аспирантуру.

— Я подумаю, — ответил Бугров. — Для меня это неожиданно.

— Подумать надо.

Ему завидовали, кто-то уже посчитал Бугрова пролазой, а он взял да и отказался. Сказал директору откровенно, как на духу, что мечтает о работе в ГДР:

— Хотел бы посмотреть, как идут дела у немецких товарищей.

Бирюзовые глаза потеплели:

— Как представитель своего поколения? Понимаю. Рад, что не ошибся в вас.

На заседании распределительной комиссии академик Францев порекомендовал направить Бугрова на работу в одну из центральных газет. Потом позвонил главному редактору, замолвил словечко за серьезного и способного парня, сказал, наверное, о его желании поехать в Берлин. А без того не скоро выбрался бы Андрей Бугров «на оперативный простор».

Везло ему все-таки на хороших людей.

Анечка так и не закончила институт. Вскоре после свадьбы молодые уехали сюда, в Берлин. Так что сегодняшняя внезапная встреча на лестнице наверняка не последняя. Надо брать себя в руки, Бугров, мобилизовать всю выдержку.

С Анечкой он тоже может случайно повстречаться где-нибудь около посольства. Держаться с ней следует корректно и любезно — ни в коем случае не изображать из себя обиженного. Поздороваться, раскланяться, спросить, как она поживает.

Нет, нет! Вот этого как раз не нужно делать! Нельзя ей такой вопрос задавать! Она еще подумает… Да и что может ответить?

А вообще он обязан знать, как ей живется. В этом смысле Опанас Танцюра прав: Бугров продолжает нести ответственность за судьбу Анечки. Доля его вины есть в том, что они расстались. Сколько бы лет ни прошло, как долго они оба ни проживут на свете, он всегда будет связан с Анечкой узами памяти и совести.

Невеселые мысли оборвал голос дежурного капитана:

— Проходите, товарищ Бугров, генерал ожидает вас.

Начальник Политуправления встретил нового корреспондента приветливо, поздоровался за руку, заговорил просто и сердечно:

— Не работали еще за границей, Андрей Иванович?

— Нет… Не приходилось…

Калашников пытливо взглянул на журналиста.

— Но воевали, слышал, здесь, в Берлине? И получили ранение?

— Да.

— Тяжелое?

— В грудь навылет.

— А теперь как себя чувствуете?

— Хорошо.

— Тогда придется еще маленько повоевать, Андрей Иванович. Борьба продолжается. В иных, разумеется, формах, иными методами. Солдат у вас теперь в подчинении не будет. Сами себе будете и командир, и все воинство. На первых порах, возможно, придется трудновато. Но воевать тоже небось не сразу научились?

— Не сразу, товарищ генерал.

— Вот видите. Так что не робейте. Каждый день упорно учитесь — изучайте страну пребывания, копите знания, оттачивайте перо. И никогда не забывайте, что вы на переднем крае. Немецкая рабоче-крестьянская республика находится в положении исключительно тяжелом. Она слаба и политически, и экономически. А врагов у нее множество — явных и скрытых.

— Понимаю, товарищ генерал.

— У вас, наверное, возникнет много вопросов. Не стесняйтесь, приходите, спрашивайте. Если дело потребует — обращайтесь прямо ко мне.

— Спасибо, товарищ генерал.

Прощаясь, Калашников протянул Андрею руку. Тот пожал ее с признательностью, с чувством теплоты.

Вниз по пурпурной дорожке Бугров сбежал, не чуя под собой ног. Дежурному офицеру у дверей улыбнулся словно старому однополчанину. Солнце на улице охватило теплом и светом. Свежий ветер дул во все паруса!

Бессчетные «скелеты» разрушенных домов — без этажных перекрытий, без крыш, с закопченными проломами окон. На карнизах и подоконниках растет трава. На бывшей внутренней стене, ставшей теперь наружной, — отпечатанный черный зигзаг рухнувшей лестницы. Зияющие пустоты вместо квартирных дверей, а возле них иногда — поблекшие таблички с именами исчезнувших жильцов.

Рядом с этими мертвыми домами стоят дома-половинки, четвертинки, кое-как слепленные одиночные квартиры и комнаты. В этих остатках домов живут люди: из форточек торчат жестяные трубы печек, их топят деревянными обломками Берлина, окна местами забиты фанерой и картоном, а то и заткнуты тряпками.

В переулке несколько разновозрастных немок строят себе жилье — одноэтажное, примитивное, неказистое. Одни выбирают из развалин целые кирпичи, другие подносят их, третьи укладывают в стену и скрепляют цементом. Работают неторопливо, но старательно: по-немецки.

Андрей уже слышал, что эти женщины дали сами себе горькое прозвище — «трюммерфрау» или «кламоттенфрау» [40] «Женщина развалин». . По всему Берлину их насчитывается около миллиона. Большинство из них вдовы.

Но они не похожи на прежних немецких вдов — унылых, в черной одежде, с бледными, исхудалыми, заплаканными лицами. Они не тянутся к церкви, ведя за руку своих голодных сирот, а энергично орудуют совковыми лопатами, ломами, кирками, упорно растаскивают обломки, строят временные жилища.

Простенькими платочками на головах, пропыленными телогрейками и комбинезонами они похожи на русских женщин — тоже вдовствующих, тоже работающих сейчас в разрушенных городах, на железных дорогах, на полях. Бугров их видел, он помнит их лица. Всегда будет помнить.