Леонид Степанов - Бранденбургские ворота

Фриц Курц закрыл бумажным платком глаза. Андрей смотрел на плачущего немца со смешанным чувством. Отчасти ему было жаль инвалида с его горестной солдатской судьбой; но в то же время он никак не мог отделаться от назойливой мысли: «А если бы Фриц Курц вошел вместе с вермахтом в Москву? Как бы он разговаривал со мной — с побежденным Бугровым? Так ли, как сейчас я с ним? Или как «ариец», доказавший свое превосходство над «неполноценным» славянином? А может, и вовсе без особых раздумий пристрелил бы меня в соответствии с директивой Гитлера о поголовном истреблении всех москвичей?»

Взглянув на часы, немец начал собирать свой обеденный «гешир» [41] Посуда. . Он почти успокоился:

— Оказалось правильно, что я остался жить. Да. Теперь самое тяжелое позади. Мне достался от дяди небольшой домишко на окраине Берлина, с огородиком, с десятком фруктовых деревьев. Развожу кроликов. Собираюсь жениться на одной вдовушке. Она не так молода и красива, но чистоплотна, экономна, разумно ведет домашнее хозяйство.

Фриц Курт аккуратно обернул бумагой и уложил в саквояж термос и пластмассовую чашечку. До конца обеденного перерыва осталось ровно пять минут.

— Вот так. Такова моя судьба… Довольно обычная для человека моего поколения… У меня еще хватит времени проводить вас.

Они начали спускаться по деревянному настилу. Немец шел впереди, ритмично и громко пристукивая протезом.

Бугров смотрел сверху на его укороченное дробью ухо и томился в догадках: «Зачем он передо мной исповедовался? Или у него, у немца, душа похожа на нашу, славянскую, — без исповеди не может?..»

Райком находился на улице, которая сравнительно мало пострадала от боев и бомбежки. Брошенное здание частного коммерческого заведения сохранило остатки презентабельности, многие стекла в фасонных окнах были целы. Около наружной лестницы, поднимавшейся к вестибюлю крутым амфитеатром, стоял единственный райкомовский автомобиль — довольно неказистый на вид, с «лысыми» покрышками, но чисто вымытый.

Пожилой, крепко сложенный человек в вельветовой куртке, стоявший у дверей, оказался охранником. Бугрову пришлось показать документы. Суровое лицо немца осветила улыбка:

— Проходите, товарищ!

Секретарь райкома сидел за столом и что-то озабоченно записывал в календарь. Не глядя на вошедшего, привычно сказал:

— Добрый день! Прошу садиться. Я скоро освобожусь.

Андрей остался стоять в дверях, разглядывая старого приятеля и думая растроганно: «Нет, не отъелся ты, геноссе Бауэр, за эти годы. И седина у тебя появилась в башке, как у меня, многогрешного…»

Зазвонил телефон, секретарь взял трубку, поднес ее к уху и только тут глянул на Бугрова.

Рука опустилась, трубка легла мимо рычага… Вернер Бауэр выбежал из-за стола, распахнул объятия и крепко притиснул Андрея к себе.

— Ты? Андрей?

— Я, Вернер! Я!

— Каким чудом?

— Никакого чуда. Приехал посмотреть, как ты тут воюешь после меня.

— Держусь пока! А ты теперь цивильный? Не офицер?

— Как сказать… Офицер запаса. И корреспондент центральной газеты.

— Молодец! Надолго к нам?

— Года на три.

— Прекрасно! Ох, как я рад!

Жадно разглядывая друг друга, приятели подошли к продавленному клеенчатому диванчику, сели, закурили.

— Ну что, Вернер? Есть рабоче-крестьянская республика? Существует?

— Существует, Андрей!

— Тротц алледем [42] Несмотря ни на что. , как говаривал Карл Либкнехт?

— Тротц алледем! Но за нее все еще приходится драться. Каждый день, каждый час. Наше положение ты представляешь?

— В общих чертах.

— Поживешь — увидишь больше, все поймешь. Очень не нравится, видишь ли, мировому империализму то, что происходит в ГДР. Не хочет он допустить, чтобы наша республика пошла по социалистическому пути. Для этого разработан очень простой план. Восточная Германия пострадала от войны несравненно больше, чем Западная. А она и до войны была экономически слабее. Поэтому если теперь две половинки бывшей Германии разделить, порвать все естественные связи, рассечь их, как сиамских сестер, то восточная «сестра» скоро захиреет и погибнет. А на западную, более сильную «сестру», можно не жалеть средств — инъецировать миллиарды долларов в ее экономику.

— Это господам капиталистам обойдется недешево.

— Они считают, что потом все окупится. С помощью плана Маршалла они прочно засядут на Рейне, а потом постепенно приберут к своим рукам экономические ключи от всей Западной Европы.

— Они и на Восточную Европу поглядывают.

— А как же! Мечтают переиграть результаты войны. И наша республика в их замыслах стоит на первом месте. Хотят ослабить ГДР, довести ее до катастрофического положения и предъявить ультиматум: «Покорись, голодная и больная нищенка! Присоединяйся к своей сытой и здоровой западной «сестре» — или тебе капут!»

— Не преувеличиваешь, Вернер?

— Тебе врать не могу. Они делают все, чтобы подорвать наше государство. Прежде всего очень умело используют дыру в Западном Берлине. Ты ведь знаешь, проход оттуда к нам в республику почти свободный.

— Знаю и удивляюсь.

— А что можно сделать? Западники не признают наше государство. Давят нас своими оккупационными правами…

— Воевали бы так напористо!

— Наш район едва ли не самый тяжелый — пограничный с Западным Берлином. Берлин сейчас — самое уязвимое место в республике.

— Понимаю.

— Тебе, корреспонденту, надо знать все. Помнишь, что я говорил в госпитальном парке? Думал тогда, наивный человек, что Германия, согласно Потсдамскому договору, останется единой, что оккупация — дело временное. Оказалось, не так. Этот договор для империалистов — всего лишь клочок бумаги. Вопреки положениям Потсдама, они создали в Западной Германии антидемократическое реакционное государство. А Западный Берлин превратили в подрывную базу против нас. Ты слышал, как они его называют?

— «Бастионом НАТО в центре Европы»?

— А еще: «Самой дешевой атомной бомбой».

Вернер нервно затянулся сигаретой. Смугловатая кожа на лице побледнела, еще резче обтянулись скулы, под глазами, на нижних веках, заметнее стали роговые чечевички, какие бывают у людей с больными почками. Истязания в бранденбургской тюрьме не прошли даром, а лечиться было некогда.

Но характер Вернера окреп за эти годы. Он стал решительнее, держится уверенно. Он сделался как бы старше своего ровесника Андрея. Это, конечно, от большой и ответственной работы… Андрей тоже не бездельничал, но все-таки для него прошедшие годы были в основном годами ученья.

— Вы нам хорошо помогаете экономически, — сказал Вернер. — Но ваши возможности не беспредельны, а мы не хотим быть побирушками. Как только окрепнем, встанем на собственные ноги, тут же откажемся от вашей дотации. Но для этого нам понадобится по меньшей мере десять лет спокойного развития. А они, враги наши, их нам не дадут. Даже одного года не дадут.