Леонид Степанов - Бранденбургские ворота

А вот растет большой жилой дом. Он строится быстро и, наверное, как полагается — по проекту архитектора. На лесах видны не только женщины, но и мужчины — возможно, возвращенцы из плена.

Раздался предостерегающий оклик. Человек в спецовке и в заляпанной известкой шляпе показывал энергичными жестами, чтобы прохожий остановился: из ворот выезжал задом трехтонный советский грузовик. Бугров успел заметить, что немец волочит негнущуюся в колене левую ногу. На вид калеке за тридцать. Стало быть, один из «старых знакомых».

— Простите, что здесь строится? — спросил Андрей, помогая хромцу прикрыть ворота.

— Обычный жилой дом, — ответил тот. — Впрочем, не вполне обычный. Внизу будет продуктовый магазин.

— Оживляется торговлишка помаленьку?

— Н-не очень…

— А какая у вас профессия?

— Помощник прораба Фриц Курц, — он прикоснулся рукой к полям своей окропленной известкой шляпы. На кисти правой руки не хватало двух пальцев.

«Ишь ты! — подумал Бугров. — Изрядно потрепали. Интересно бы с тобой побалакать».

— А я советский журналист. Хочу написать в свою газету про то, как вы строите новый Берлин.

— П-приятная н-неожиданность! — не сразу выговорил немец. — Могу я пригласить вас ненадолго в мою конторку? Если у вас есть время, разумеется. У меня как раз начинается обеденный перерыв.

— Охотно!

Они пошли по дощатому пружинистому настилу и поднялись на первый этаж будущего дома. Посреди кирпичной коробки стоял раскладной стол из прессованных стружек и два стула с такими же сиденьями.

— Присаживайтесь, прошу вас!

Фриц Курц полез в фанерный шкаф, где аккуратно распяленный на самодельных проволочных плечиках висел его расхожий костюм и другая шляпа, достал полотенце и мыло. Извинившись, отошел вымыть руки, сполоснуть лицо, причесаться. Потом достал из шкафа потертый довоенный саквояж. Извлек оттуда небольшой термос и пластмассовую чашку с отбитой ручкой.

— Могу предложить вам чашку кофе. К сожалению, не настоящий — суррогат.

Бугров отказался, догадавшись, что два тонких ломтика хлеба с маргарином, извлеченные из саквояжа, и подслащенная темно-бурая жидкость в термосе составляют весь обед немца.

— Позвольте задать вам нескромный вопрос, — промолвил Курц, приступая по-немецки сначала к кофе. — Вам, так сказать, пришлось… принять участие?

— Пришлось.

— И вы, простите, были… ранены?

— Четыре раза. А у вас, очевидно, протез?

— Да. Моя правая нога зарыта под Сталинградом. А два пальца на левой руке я потерял здесь, при обороне Берлина: взяли, понимаете, в сорок пятом в ополчение, несмотря на инвалидность.

— Слишком плохи были дела у рейха?

Фриц Курц горестно махнул рукой и взялся за кусочки хлеба с маргарином.

— Видит бог: я не хотел воевать. Я был хороший арматурщик, прилично зарабатывал, понемногу откладывал, чтобы обзавестись семьей. Моя невеста Урзула была скромная, хозяйственная девушка из благочестивой евангелической семьи Надо вам сказать, что я евангелист. Мы, как водится у помолвленных, вместе с Урзулой проводили праздники, ходили на воскресные проповеди, в кино, на танцы. В общем, все было как у порядочных людей. Пока не пришел Гитлер.

Фриц Курц доел кусочек хлеба и взялся за второй. Ел он не жадно, но подбористо, не уронил ни единой крошки.

— Скажу вам откровенно: мы с Урзулой голосовали за Гитлера. Да. Тогда многие ошибались. Гитлер обещал потрясти богачей и улучшить жизнь маленького человека. А разве мы с Урзулой не были маленькими людьми? Именно! И еще Гитлер обещал уничтожить безработицу. Тысячи берлинцев не имели работы. Люди с хорошей профессией годами бедствовали. Мы с Урзулой очень боялись безработицы: тогда рухнули бы все наши мечты. И вы знаете, Гитлер не обманул — он уничтожил безработицу, дал крупные заказы заводам и фабрикам, начал строить длинные автострады. Все немцы трудились, все радовались. И мы с Урзулой тоже.

— И вы не понимали, что работаете на войну?

— Увы! — Фриц Курд горестно развел руками. — Для тех, кто занимался политикой, возможно, уже тогда было ясно, чем все это кончится. Но для таких, как мы с Урзулой, — нет. Мы всегда держались подальше от политики.

— Неужели вам ни разу не приходилось видеть на улицах гитлеровских головорезов? Они же горланили навесь Берлин: «Сегодня нам принадлежит Германия, завтра — весь мир!»

— Видели. Но мы с Урзулой думали, что эти свиньи дерут глотки спьяну. Нажрались пива — и бахвалятся.

— И вы ни разу не слышали, как кричали люди, которых избивали, волокли в тюремный фургон?

— Слышали. Но мы надеялись, что это скоро кончится. Так обещали нам. Говорили: скоро перебьют коммунистов, установят порядок, и настанет хорошая жизнь.

— И вы верили? — усмехнулся Бугров.

— Верили, — вздохнул Курц. — Верили.

Он вытер чистой бумажкой сухие губы:

— Началась мобилизация. Меня призвали, дали ружье, погнали на войну. Но вначале, по чести говоря, война не показалась мне страшной и неприятной. Это была Франция, которую мне давно хотелось посмотреть. Я побывал в Париже, прогулялся по Елисейским полям, заглянул на Пляс Пигаль, отослал Урзуле три гарнитура тонкого парижского белья, кружевную накидку, роскошную парфюмерию…

— Покупали или… так?

— Что вы! Я честный немец! Правда, французы делали нам большую скидку. Все этим пользовались, и я тоже. Почему же, собственно, нет? Потом нас, к сожалению, перебросили в Россию. О! Тут началась совсем иная война! Еще когда эшелон проходил через пограничные леса в Белоруссии, нас обстрелял кто-то из охотничьего ружья. Крупной дробью. Другим ничего, а мне отбило мочку уха.

— Дробью? — весело изумился Бугров. — Как по зайцу!

— Вы не думайте, что это был пустяк: я крови потерял не менее стакана.

— Представляю!

— В первый раз я тогда ругнул Гитлера. Про себя, в душе. А под Сталинградом, когда мне оторвало ногу, уже заорал во всю глотку: «Гитлер сволочь!» Правда, из-за грохота разрывов этого никто не слышал… Потом я потерял сознание, меня вместе с другими погрузили на санитарный самолет, который, как позже выяснилось, оказался последним. Нас доставили в Германию, а тысячи других раненых попали в плен. Если бы я знал, что меня ожидает в Берлине, я бы тоже предпочел плен.

— Почему?

— В Берлине ждала меня страшная новость… Урзула… — голос рассказчика пресекся. Он полез в карман за платком. — Урзула вышла замуж… за престарелого… ко-коммерсанта.

Справившись с волнением, Фриц Курц продолжал упавшим голосом:

— Через три месяца я вышел из берлинского госпиталя… На костылях… У меня не было ничего: ни крыши над головой, ни денег, ни здоровья! Кое-как доковылял впотьмах до Дворцового моста над Шпрее… Стоял, думал: не кануть ли тихо в че-е-ерную хо-олодную воду. Ни-ни-кто и не заметит…