Леонид Степанов - Бранденбургские ворота

— Нет еще.

— Сын одного преуспевающего врача окончил университет, стал врачом, начал помогать отцу. В первый же день он убедился, что половина постоянных пациентов отца практически здорова. Сын возмутился: «Зачем же ты, отец, морочишь им голову?» Тогда и папаша возмутился: «Молокосос! А на какие ж деньги я кормил и учил тебя?»

Андрей засмеялся:

— В Москве такого анекдота не сочинят. Образование я лечение у нас бесплатное.

— Теперь и у нас бесплатное. Но слишком мало государственных клиник и больниц. А опытные врачи бегут на Запад.

— Чтобы грабить пациентов?

— Разумеется. У нас нельзя: у нас за больных вступилось государство.

— А твоя благоверная? Она что, унаследовала от своего папаши все буржуазные понятия?

— Половину. Я с ними воюю по мере сил, но еще хватает. Потому и ссоримся с Эвой.

— Жалеешь, что женился на ней?

— Нет. У Эвы много хорошего, мы вместе боролись в подполье. Но теперь настала пора новых принципиальных размежеваний, в частности, по вопросам культуры. Мы с Эвой расходимся во взглядах на роль интеллигенции в государстве.

— В чем же суть расхождений?

— Я считаю, что интеллигенция должна служить народу. А Эва полагает, что интеллигенция не имеет перед народом и государством никаких обязанностей. Она должна быть «абсолютно свободна».

— И у нас такое было в свое время.

— На Эву плохо влияют приятели из берлинской «богемы». Она ведь у меня художница, вращается в этих сферах. А там сейчас жуткая говорильня. Среди «богемщиков» есть и враждебные нам элементы. Им наше государство очень не нравится.

— Чем?

— Прежде всего тем, что мы не выплачиваем им гонораров за вредную для нас «продукцию».

— Этого еще не хватало!

— Наша задача побить их идейно. Но когда они наглеют и выходят за рамки своего «чистого искусства», мы тоже выходим за рамки «чистой демократии»… Пиво будешь пить? Только прошу заранее прощенья: оно у нас дрянное еще, слабое.

— Ничего, мы люди не избалованные. У нас пиво не лучше.

— Зато водка у вас первоклассная.

— Сейчас установим.

Андрей пошел в коридор и извлек из плаща бутылку:

— При больных почках она полезней, чем ваше пиво.

— Уговорил. Немного выпью. Ради нашей встречи.

Вернер достал из буфета два стаканчика тонкого стекла. Чокнулись, выпили, стали закусывать.

— Как ты устроился? — спросил Вернер. — Где живешь?

— В доме бывшего полковника эсэс. Приезжай ко мне в следующее воскресенье на ответный холостяцкий ужин — увидишь. Угощу тебя русским супом из сушеных грибов.

— Приеду обязательно: никогда не ел такого супа.

Заговорили о серьезном, перескакивая с одной темы на другую. У Андрея за несколько дней, проведенных в Берлине, накопилось множество разных вопросов. Отвечая на один из них, Вернер встал, прошел в другую комнату и принес толстый лист бумаги, сложенный вчетверо.

— Помнишь, в сорок пятом, в госпитале, ты спросил меня: где была в годы войны «Германия Тельмана»? Сейчас я тебе отвечу. Это карта старой Германии в границах 1937 года. Я обозначил на ней треугольничками политические тюрьмы, а квадратиками — концлагеря. Видишь: самая густая черная сыпь вокруг больших рабочих городов — Берлина, Гамбурга, Лейпцига, Галле, вокруг промышленных городов Рура. Не десятки, а сотни политических и каторжных тюрем, концлагерей, всевозможных застенков.

— Густо…

— Прежде чем бросить свои дивизии на вас, Гитлер бросил свои бурые и черные фаланги на нас. Эсэсовцам и штурмовикам помогали полиция, суд, армия, церковь, школа. Мы упорно сражались, но силы были неравные.

— Понимаю.

— Вот где была «Германия Тельмана»! А еще в безвестных могилах. Только после этого посмел Гитлер повести немцев на Страну Советов.

— В начале борьбы у вас была немалая сила, но почему-то все-таки победили они, фашисты?

— Опыта было маловато у нас. Никто не знал еще, что такое «национал-социализм», на что он способен, какие у него приемы борьбы. Он оказался опасен не столько своим чудовищным террором, сколько социальной демагогией. Фашисты выдавали себя за друзей трудового народа.

— Кое-что можно было наблюдать уже в Италии. Там фашизм появился раньше немецкого национал-социализма.

— И все-таки свою законченную, «классическую» форму он принял в Германии. Тут оказалась для него особенно благополучная почва: махровый национализм, бесподобное немецкое филистерство, самая блудливая социал-демократия.

— Ты не все перечислил, Вернер.

— Не все. Начать надо было с ненасытных немецких концернов, которым всегда было тесно в Германии. Они тянулись к чужим землям, к дешевым рабам, к широким рынкам сбыта. Они и привели Гитлера к власти. Сам по себе он был ничтожен — крикливый демагог, уголовник в политике.

Помолчав немного, Вернер задумчиво поднял свой стаканчик:

— Я слышал, Андрей, что у вас в России не чокаются, когда пьют за погибших?

Сердце кольнула догадка:

— Я знал… Чувствовал… Ей было много лет.

— Нет, не то: Катрин Райнер убили. В сорок шестом.

— В сорок шестом?!

— Да. В школе.

— В школе?! — ошеломленно переспросил Бугров. — Ученики?

— Нет. Ученики ее очень любили.

— Кто же тогда? Кто на нее поднял руку?

— Неизвестно. Это было политическое убийство.

Андрей горестно молчал. Потом сказал:

— Я виноват! Недослал кому-то одну пулю…

Услышав, что по телефону говорит советский корреспондент, Роберт Зиверт спросил:

— Где вы живете?

— В Карлсхорсте, — ответил Бугров.

— Рядом, мы соседи. Я живу на Григоровусгассе, двенадцать. Сегодня вечером, часов в восемь, можете прийти ко мне? Вас это время устраивает?

— Конечно, устраивает!

— Ну, тогда приходите. Вместе поужинаем.

«Вот это да! — восхищенно подумал Андрей. — Соратник Тельмана! Человек, о котором при жизни рассказывают легенды!»

Он еще больше поразился, когда статс-секретарь вышел ему навстречу, чтобы открыть калитку палисадника, Бугров увидел перед собой того самого седого кряжистого старика, которого встречал уже в Карлсхорсте, удивляясь всегда его сходству с Иваном Поддубным в преклонном возрасте: круто развернутые плечи, мощная шея, седоватые волосы «ежиком». Один раз старик нес на широком плече тяжелое сырое бревно. Другой раз тащил в сумке около пуда картошки. Одет всегда был очень просто — в ковбойку с открытым воротом и вельветовые брюки. И это он — легендарный Зиверт! Человек из песни!

— Добрый вечер, геноссе! — приветливо произнес Зиверт и крепко пожал Андрею руку. Давно знакомое слово прозвучало как волнующий пароль: ведь так же Зиверт обращался к своему другу Тельману.

Старик повел его в сад, где Андрей увидел стол и скамейку, вкопанные под дощатым навесом. Все было построено недавно. Видно, сюда и пошли те бревна и доски, что носил статс-секретарь на своих широких плечах. В глиняном блюде лежали отборные спелые яблоки.