Леонид Степанов - Бранденбургские ворота

— Угощайтесь, — предложил хозяин. — Это ранние. Сейчас жена принесет пиво и закуску.

— Спасибо. Это вы сами смастерили? — Бугров показал рукой на садовую «мебель».

— Сам. Я люблю плотничать.

— Но ведь вы каменщик?

— Потомственный! И отец был каменщик, и дед. Ремесло свое я оставил только из-за революции. Впрочем, в Бухенвальде опять пришлось иметь дело с камнем: мостил дороги, работал в каменоломне, тесал.

— И теперь вы имеете прямое отношение к вашему потомственному ремеслу. Ведь статс-секретарь министерства строительства — это, можно сказать, Старшина Цеха каменщиков.

Старик поморщился — комплиментов явно не любил.

— Мне Вернер Бауэр сказал, что вы хотите написать очерк о том, как мы боролись?

— Да. И если можно, о вашей дружбе с Эрнстом Тельманом.

— Почему же нельзя? Я обязан рассказать о Тэдди. Не так уж много его близких товарищей осталось в живых. Только закусим вначале. Моя хлопотунья несет что-то. Спасибо, Марта, ты поставь поднос и ступай: у нас важное дело.

Зиверт налил пиво в стаканы, пододвинул гостю розетку с овощным салатом и тарелку с картошкой.

— Пей пиво, геноссе. Закусывай…

Обдумывая, с чего начать, старый коммунист не заметил, как перешел на «ты».

— С Тельманом мы подружились самым обыкновенным образом. Он был портовый рабочий, я каменщик. Вместе дрались — не в переносном, а в прямом смысле. Тогда ведь нам частенько приходилось сталкиваться на улице с разной сволочью. Потому наращивание бицепсов, физическую закалку считали обязательным партийным делом, а хилость рассматривали как разоружение рабочего класса. Мужали в уличных схватках с полицией, в жандармских мордобойнях, в камерах пыток. Но и голову, конечно, растили, не только мускулы. Читали Маркса, Энгельса, Ленина. Не в университетских библиотеках, а в прокисших подвалах, после изнуряющей работы у станка, у мартена, в шахте. Усваивали прочитанное прочно. Пытливости и дотошности у нас хватало. И уж чего в достатке было у нас, так это верности своему классу, злобы к врагу, воли к борьбе.

Зиверт раскусил ржаную корку крепкими зубами, прожевал.

— Тэдди родился вожаком. Люди труда, особенно рабочие, верили ему сердцем, чуяли в нем своего. Знавал я разных вождей — одних уважали, других побаивались, а Тельмана любили. Любили за то, что он всегда был честен с рабочими, не прятал за красивыми словечками правду, какая бы она ни была. Таким же был Владимир Ленин.

— А вы встречались с Лениным?

— Два раза… Это особый рассказ. Сейчас я доскажу о Тэдди.

Рассказывал он просто, однако с такими подробностями, что Эрнст Тельман словно живой встал перед столом, где они ужинали.

Так вот он какой был! Плотно сбитый рабочий парень с открытым лицом и смелыми ясными глазами. Походка у него тяжеловатая, с развалочкой — как у многих гамбургских грузчиков. Склад речи, выговор, крепкие словечки те же, что у них. Но Тэдди не подражал «низам», не подлаживался к массам — это был его собственный язык, своя походка, манера думать и говорить. Он был плоть от плоти, кость от кости своего рабочего класса.

В день рождения Тэдди, когда он жил в Гамбурге, к нему приходили с утра десятки простых людей. Шли с женами, с детишками, приодетые, несли ему красные гвоздики: знали, что Тэдди любил этот яркий цветок. А родился Тельман в апреле, в то время непросто раздобыть живые цветы, и они дороги.

Квартиру Тельман имел небольшую. Обычная рабочая квартира без особых удобств. Собравшиеся на площади, конечно, не могли уместиться в ней — толпились внизу и требовали, чтобы Тэдди вышел на балкон. Он шел на второй этаж к соседям — своего балкона в квартире не было, — благодарил за поздравления, шутил с приятелями, переговаривался. Потом спускался с лестницы в толпу, как сходит со стапелей в море большой корабль. Его встречали шумно и радостно. Начинались рукопожатия, шутки, похлопывание по плечу и по спине — словом, все то, что обычно бывает, когда встречаются «кумпели», товарищи по труду.

— И знаешь, как они называли эту площадь перед домом Тэдди? — неожиданно спросил Зиверт.

— Не знаю, — признался Бугров.

— Красная площадь!

Довольный произведенным эффектом, Зиверт громко и молодо засмеялся.

«Хотел бы я быть таким в старости! — восхищенно подумал Бугров. — Нелегкая жизнь прожита: тюрьма, концлагерь, пытки. А какой молодец старик! Сколько силы и бодрости!»

В саду быстро темнело. Андрей не мог записывать — только слушал жадно и старался побольше запомнить. А старый коммунист неторопливо рассказывал, как набирал в двадцатых годах силу рабочий класс Германии, как крепла партия, связанная узами интернационального братства со всеми другими европейскими партиями, входившими в Третий Ленинский Интернационал.

На выборах в рейхстаг в 1933 году за коммунистов проголосовало около шести миллионов немцев. Тельмана выдвинули кандидатом в президенты республики. У коммунистов была возможность прийти к власти вместе с другими демократическими партиями мирным, бескровным путем. Но именно потому, что банкиры, заводчики и юнкеры почуяли угрозу для себя, они позвали на выручку Гитлера с его погромщиками, палачами и убийцами.

В НСДАП, как в выгребную яму, стекались все отбросы буржуазной Германии: беспринципные карьеристы, фанатики-националисты, уголовники, выродки с патологическими наклонностями. И к этим-то подонкам, к этим громилам и уродам перешла государственная власть! А немецких патриотов, лучших людей Германии, тысячами бросали в тюрьмы и концлагеря, истребляли в застенках, на темных улицах, вламываясь в квартиры по ночам.

Тельмана бросили в крепостную тюрьму Моабит, в глухую одиночную камеру. Там он томился долгих одиннадцать лет. Зиверт был последним, кто видел Тэдди в живых. В тот день его выводили на прогулку во внутренний двор тюрьмы, а Тельмана вели на допрос. Они только успели окликнуть друг друга и обменяться салютом «Рот Фронта».

— А потом — Бухенвальд… Ты побывал там уже? В Бухенвальде? — спросил Андрея Зиверт.

— Нет еще. Я недавно приехал — не успел.

— Поедем вместе. Там будет скоро встреча узников концлагерей. Я тебе позвоню. И вот еще что: обращайся ко мне на «ты», называй меня «геноссе». Так у нас принято среди коммунистов.

У Бугрова потеплело в груди: так же обращались друг к другу старые большевики-ленинцы, которых он помнил.

Старенький, довоенного выпуска автомобиль «BMW» катит по прямому серому автобану. Пожилой шофер ведет министерскую машину неторопливо, на постоянной скорости. Роберт Зиверт рассказывает дорогой о том, что больше всего волнует его теперь, — о жилищном строительстве в республике. Надо строить во много раз больше и быстрее, чем теперь. Но где взять средств? Где взять рабочие руки? Этого статс-секретарь не знает. Никто не знает…