Василий Сологуб - Сотвори себя

Однажды, будучи в райцентре, Левко Левкович забежал на минутку к своему бывшему однокашнику Забаре.

Секретарша, миловидная девица, настороженно спросила:

— Вы к Семену Силовичу? Садитесь. Я сейчас доложу. Ваша фамилия?

— Скажи: друг детства…

Она торопливо бросилась к двери, аккуратно обшитой черным дерматином, юркнула в кабинет. Вскоре выпорхнула оттуда и холодновато кивнула:

— Входите!

Даруга деланно сложил руки на груди и тоненьким жалобным голоском проговорил, низко-низко кланяясь:

— Можно к вам, высокочтимый Семка Силович, благодетель наш? Я всего лишь на минутку, Подпишите, будьте добры, мое прошеньице…

Мужчина, сидевший за огромным двухтумбовым столом, оторвал глаза от бумаг, привычным движением поправил на переносице очки в золотой оправе: да, это был Забара и не Забара.

— Не валяй дурака! Заходи, — медленно приподнялся председатель райпотребсоюза, широко распростер руки. — Позволь тебя обнять по-братски.

Левко Левкович распрямился, снял с себя маску жалкого попрошайки и громко расхохотался, этим самым извиняясь за примитивный, неуместный спектакль.

Обнялись, расцеловались.

— Семка, получается, что обещанного три года ждут… Крутояровцы все надеются получить добротную мебель в новые дома, — без обиняков начал отчитывать Даруга.

— Ну-ну, не обижайся. Сам виноват. Бытует старая поговорка: кто стучит, тому и отворяют. Мебель я получаю первоклассную. Мог бы, конечно, подбросить и землякам! Но ты же раз в пять лет появляешься у меня. Хочешь прямо с доставкой на дом? — засмеялся сухим надтреснутым голосом.

— Ну, ладно! Я ведь тебя за язык не тянул — сам трижды обещал мебель в новые хаты крутояровцам.

— Не отказываюсь, обещал. И сейчас обещаю! Даю слово, такую мебель завезу в каждый двор — пальчики оближешь…

— Врешь! Ты стал пустомелей, Семка…

— Ну, ну, без оскорблений, — Забара принялся мерить шагами свой просторный кабинет. — Не горячись, присядь. Чего ты, как неприкаянный?

Левко медленно опустился на мягкий стул, не рад, что притащился сюда. Но деваться некуда — не убежишь.

На маленьком квадратном столике одновременно затрещали два телефонных аппарата, белый и черный. Нырнув в глубокое кресло, Забара по очереди хватал трубки. В черную на кого-то кричал, а в белую льстиво ворковал. Был, видимо, доволен, что производил на бывшего друга, по его наблюдению, впечатление очень занятого и весьма нужного всем человека.

Раскрасневшись от ощущения своей значительности, Забара вскочил на ноги, запружинил ими, вышел на середину кабинета и сел рядом с Даругой, доверительно обняв его одной рукой за плечи.

— В каждом человеке живет два человека: один для себя, другой для людей… И нужно уметь мудро уравновесить эти две половины, иначе будут перекосы… Каждый человек хочет казаться лучше, красивее, умнее, нежели он есть на самом деле. Я правду говорю, братец? — Забара как бы оправдывался перед Даругой.

— Не был я на крестинах у твоей правды. Поэтому позволь раскланяться. Мне пора!..

Вскоре прилетела в Крутояровку весть: Забару сняли с работы…

Острые женские языки немедленно принялись перешинковывать ее так да сяк:

— Выдворили из теплого гнездышка… Сказали строго-настрого: хватит тебе, Забара, заниматься очковтирательством…

— Не судили же? Небось друзья замнут проделки, вытянут за уши из грязищи…

— Судили! Затребовали выложить на стол партбилет. Говорят, пустил крокодиловы слезы, бил себя в грудь, что уже до скончания останется ангелочком, — не поверили. Развенчали вертопраха!

— Так ему, крючкотвору, и надо!

— Вроде бы определили такое наказание Семену: возвращайся, пройдоха, в свое родное село, куда забыл дорогу, и наново начинай свою жизнь, искупи грехи перед святой отцовской землей…

Женщины без конца галдели, перемывая косточки оскандалившемуся земляку, будь он неладный.

Одна Марьяна Яковлевна помалкивала: она знала о Забаре куда больше. Он сначала вымаливал, выпрашивал должность председателя колхоза в Крутояровке — наотрез отказали, просился в бригадиры — не позволили. Направили рядовым работником в колхоз. И деваться некуда: скрепя сердце согласился, а точнее — прикинулся лисой, дескать, время покажет…

— Принимайте на практику… честной жизни… — прогнусавил он, лениво вымешивая слова.

— Присаживайся. Чего ты, как привезенный? — Даруга невольно вспомнил те слова, которыми угощал его когда-то Семен в своем кабинете.

— Пришел всепрощение зарабатывать в родное село? Гром бы тебя расшиб! — Марьяна Яковлевна размахнулась и грохнула кулаком по столу. Чернильница-невыливайка, пресс с ободранными промокашками, испещренными на все лады узорами-мережками букв, полуобгрызенная деревянная ручка — все пустилось в пляс.

Забара отвернул лицо в сторону, как от палящего огня. Во рту стало горько — хлебнул полынного отвара… В нарочитом жесте, в разгневанных словах, что с шипением вырывались сквозь зубы Марьяны, в грохоте тяжелого кулака Забара узнал самого себя. Понял: хитрая баба вымещает на нем свою злобу…

— Кто старое помянет, тому глаз вон, — прохрипел он.

— Может, это и унизительно, может, это и по-бабски, откровенно сознаюсь, но возникло у меня неотвратимое желание: один раз громыхнуть кулаком перед тобой, Семен. Хоть и задним числом, однако захотелось. Как тебе — приятно?

— Силу демонстрируете… Я ведь побитый лежу, весь в синяках, как шелудивый пес…

— Пеняй на себя… Такая она и есть, болезнь зазнайства: засосет, затянет в пучину…

— Вы, милейшая, не можете упрекнуть меня в лени…

— Жизнь — самый высокий и самый справедливый суд. Не будем брать друг дружку за грудки… Ты лучше скажи, на что горазд? Конюхом пойдешь? Бабе несподручно возиться с лошадьми, как мужику с ухватом…

— Яковлевна, с ума спятила? — поморщился Забара.

— Иди на трактор, прицепщиком. В подручные к Устинье.

— Пылища — нечем дохнуть… Я в последнее время что-то, стал прихварывать…

— Гром, ты ее отлично знаешь, пятнадцать лет на тракторе и до сих пор не задохнулась.

Молча вытер рукавом пот со лба.

— Ладно, дадим тебе начальницкий портфель — иди завфермой. Сам, помню, часто выступал и требовал: давайте больше витаминов на «ца» — сальца, мясца, колбасца…

— Без ножа режете… Конечно, вам виднее, как распорядиться мною. Ваша власть — ваша страсть. — Но вмиг спохватился — не туда угодил. Присмирел.

— Чего же ты хочешь? Выкладывай свое желание, — спросила Марьяна Яковлевна.

Забара и сам толком не знал, на чем остановиться.

— Иди к деду Земельке, мудрой голове. Он подскажет, — сочувственно посоветовал Даруга.

— Футболят меня… — выходя из конторы, пробубнил Забара.