Василий Сологуб - Сотвори себя

Когда он нагибался взять новый прут, Соломка украдкой дула на свои покрасневшие ладони. Они щемили, как будто их посыпали солью. Даже вскочили уже два водянистых волдыря. Но она терпела. Снова и снова хватала зеленый хвостик прутика, переставляла руки — и тонкое деревцо трескалось, скручивались на нем красноватые пленочки коры. Оно вяло и становилось пригодным для пришивки парков.

— А тебе мужская работа к лицу… Щеки стали как пионы.

— Теперь все на женщине лежит. Не привыкать…

— Покажи ладони, — в Прокудиной душе проснулась жалость к ней.

— Горят, как и щеки…

Юрий принес лестницу в сени, прислонил к лазу:

— Поднимайся на чердак. Будешь притягивать и подавать оттуда конец прута.

— Я боюсь… Придержи, еще поедет…

— Подхвачу, если падать будешь…

Вынес из сеней лестницу, прислонил к рогозовой стрехе. Прихватил парки, прутья и забрался на крышу. И вдруг вспомнил: выемки нужно вымащивать, иначе парки будут западать, торчать, неплотно прилегать друг к другу. Спустился, взял хорошую охапку пахучей соломы и снова полез на крышу… Поудобнее устроился, оглянулся, все ли необходимое есть под руками.

— Ну, как говорят старые люди, бог в помощь…

— Пусть помогает! — весело отозвалась с чердака Соломка.

— Я буду пронизывать стреху, тебе посылать прут, а ты обхватишь ею обрешетину, завяжешь узлом и острый конец мне подашь, — растолковывал Прокуда.

— Юра, не учи меня. Не впервой, умею…

— Ну да, конечно. С каких пор сама хозяйничаешь, так научилась коржи с маком есть, — Прокуда своим тяжелым кулаком стучал по парку, чтобы плотнее приставал. — Затягивать не нужно, Соломка. Ослабь немного. Зачем ты так?

— Люблю, чтобы туго было, крепко.

— Мне отсюда виднее, как нужно.

— Прокуда, тебе со мной хорошо? — неожиданно спросила Соломка с чердака.

— Не пугай меня, а то упаду, расшибусь и будешь мне пенсию платить…

— Юрочка, скажи правду. Разве тебе трудно, ну, скажи!

— У тебя сегодня очень игривое настроение. — Прокуда соскребал пальцами со старой соломы зеленую репицу мха, сгребал на землю.

Прокуда умолк. Вспомнил юную Соломку. Девушкой она была крученой-верченой. Заигрывала с ребятами, сыпала остротами, сеяла шутками. Можно было подумать — она во всех влюблена. Парни бегали за ней, увивались, каждому хотелось проводить ее домой, но ни один не знал, к кому из них льнет сердце Соломки.

Мимо двора в это время шествовал куда-то старый Вавилон. Вместо приветствия он молча потряс над головой посохом, мол, вот так бы и давно, Прокуда…

С чердака спорхнула Соломка. Припудренная пылью, заштрихованная паутиной, она излучала свет и счастье. Осмотрела заплатанную стреху.

— Спасибо, Юра. Вдвоем у нас неплохо получается. Правда же?

— Я вот еще сверху граблями, — слегка, как гребешком, причесал золотую гриву сторновки.

— Пошли к колодцу, умоемся и будем ужинать.

— Умыться умоюсь, а есть не хочу. Пойду домой.

— Не ломайся, как сдобный пряник. Я тебя никуда не пущу. Постелю в клуне на сеновале, да и ложись себе.

— Пойдет молва… Знаешь, Соломка, лучше не надо.

— Кому до нас какое дело? — пожала она плечами.

Прокуда умылся холодной водой. Соломка вынесла из хаты полотенце — отрез белоснежного полотна. Никогда ему женские руки вот так почтительно не подавали… Стало приятно на душе, но вида не подал.

Хозяйка оживленно суетилась: умылась прозрачной водой, вытерлась тем же полотенцем, извлеченным из сундука для Юрия, причесалась. Затем набросила на себя цветастое платье и стала похожей на девушку. Щеки округлились в улыбке. Она прятала ее, сдерживала, но радость выплескивалась наружу. Сколько провьюжило зим, сколько отцвело весен, сколько отплакало дождями осеней с тех пор, как она провела за мост своего Николая, но ни один мужчина не ступил на ее порог, не то что к сердцу подкрался. Ожиданьем себя сушила. Стелила постель — рядом со своей клала подушку мужа. Все думалось, может, он где-нибудь среди ночи постучит в окно, войдет в хату, а ему уже и постель готова. Иногда, бывало, прильнет горячими щеками к чистому бугорку подушки, наплачется вдоволь, выльет наболевшее, накипевшее и так, заплаканная, и уснет. А утром вскочит — и на работу.

Соломка разостлала в садике рядно, постелила сверху скатерку, подала еду. Борщ с курятиной, вкусные шкварки, сливочное масло, жареную картошку — все, чем была богата. Поставила бутылку самогона.

— Юра, порежь паляницу. Люблю, когда за обедом мужская рука наделяет душистым ломтем.

— Так Николай делал?

— Угу…

Прокуда нарезал хлеб, подал краюшку Соломке.

— Ты знаешь, Юра, люблю мужские руки. Сильные, ласковые… Вот подаешь мне хлеб, а я молюсь на них…

— Это ты загнула…

— Налей стаканчики. Как хорошо все же ты покрыл ободранную стреху. Взгляни, ну, посмотри издали!

— Ты, Соломка, восхищаешься, как школьница. — В руках Прокуды скрипнула пробка из кукурузного початка, отложил ее в сторону и налил стаканчики.

— Юра, давай выпьем до дна, чтобы у нас с тобой была мысль одна… Давай?

Прокуда рывком выпил стаканчик, а Соломка только пригубила. Ей не хотелось ни есть, ни пить — она с ясной безмятежностью в душе смотрела на Прокуду. Ей было и уютно, и сладко — этот потрепанный судьбой, нескладный великан, патлатый и бородатый, жгучим соблазном ступил к ней во двор.

— Чего ты важничаешь, не ужинаешь? — отозвался Прокуда.

— Женщина как коза: то одно лизнет, то другое — уже и сыта. Не обращай на меня внимания. Выпей еще одну. — Теперь уже Соломка налила рюмку до краев.

— Хочешь напоить да тумаков дать?

— Такого и пьяного не осилю.

— Ну, будем, людей не осудим, да и себя не забудем! — проглотил и не поморщился.

— Слушай, Юра, откуда взялся тот красный мотылек на мотоцикле? — укоризненно спросила Соломка.

— А-а-а… То Стелла.

— Из молодых, да ранняя…

— Где же это ты ее увидела?

— Иду из Царичанки напрямик возле Спинчихи, ан глядь — девушка почему-то у твоих ног ползает. Не в любви ли объяснялась?

— Если бы не та дивчина, наверное, я бы сыграл в ящик… Она припала, как подорожник, к ране. Почему-то не ты, видишь, бросилась меня спасать, когда я изранился Арининым стеклом… А вот этот, как ты говоришь, красный мотылек на мотоцикле помог мне…

Стушевалась Соломка.

— Извини, не знала я… Арина напакостила? И я бы не отвернулась… Нужно каменной быть, чтобы не помочь человеку… Пора тебе отдыхать.

Соломка легко вскочила на ноги и побежала в хату. Взяла подушку, два одеяла и метнулась в клуню. Бросила постель на душистое сено и вернулась к Прокуде.

— Иди, Юра. Я уже постелила. Доброй ночи тебе.

Тяжело поднялся. Что-то непонятное пробормотал и поплелся в клуню. Черная пасть раскрытой двери проглотила его. Заметил белый квадрат подушки. Стал перед ней на колени, опираясь на руки, наклонился да и прилег. Закрыл глаза, утих. Старался прогнать прочь мысли, они обнаглевшими стайками порхали, улетали и снова кружились в голове, как мотыльки. Усталость давала о себе знать, накликала сон. Он неслышно подкрадывался и понес Прокуду туда, где все легко и просто.