Василий Сологуб - Сотвори себя

Нет, не поэтому. Напрасно он ее выпил. Если уж на то пошло, она не греет тело — лишь затмевает разум, отшибает память. Без нее он отчетливее почувствовал бы, что нужен людям. Вишь, какие громы посылали ему на голову, а все же приоткрыли дверь, хоть малюсенькую щелочку, и через нее позвали к себе, в свой круг.

— Живе-е-е! — радостно крикнул.

— Не болтай там! Успеется. Смотри какой! — крикнула Анна.

Когда тяжеленное ведро выныривало из глубины колодца, женщина умудрялась правой придерживать лебедку, а левой ухватить за дужку. Кряхтя, напрягаясь, относила ил в сторону и вываливала. Рядом молча сопела, ломала брови Соломка, силилась помочь, но Анна молча отстраняла ее: не любила, когда кто-то вертелся под рукой.

Бывало, Анна косить не станет с Вавилоном рядом: мне, говорит, тесно. Сама себе выбирала загон. Как размахнется, как размахнется — и есть три снопа или копна сена. А колола дрова, тогда не подходи к ней — вся отдавалась работе и ничего вокруг не видела. Только глаза сверкали да черные густые брови взлетали на лоб. Тогда и всемогущий Вавилон льстиво топчется возле Анны, да все ладком-ладком, потому что в такие минуты она и его не признает. Вся кипит, как на огне котел.

Анне стало не по себе. До нее только теперь дошло: как она будет пить эту воду, как будет поить своего сынишку? Эту воду добывает трус Прокуда… Господи, неужели сама не смогла бы выгрести ил? Не отсохли бы руки, не задубели бы ноги! Сколько в селе колодцев — и все она приводит в порядок. Вода в них целебная, чистая. И нужно же было послать его в святейшее место — в колодец.

Скрежетала цепь, поскрипывала лебедка: Анна тяжело двигала коловорот. Медленно приближалось ведро с илом. Руки почему-то ослабели…

— Заболела я… Пойду домой, а вы уж тут без меня, — еле слышно произнесла Анна.

— Иди, душенька, иди. Сколько твержу: береги себя, не надрывайся — всей работы не переделает человек… Ат — как горохом об стенку, — Вавилон топтался возле Анны, словно утрамбовывал ей тропинку.

А Прокуда приловчился быстро работать. Крикнул вверх, чтобы подали лопату, но Вавилон скомандовал:

— Хватит! И так уже два воза ила вытащили из колодца.

Подали Юрию лестницу, и он выбрался наверх, где сияло солнце, были люди, где не угнетало одиночество, беспомощность, сырая глушь.

— Значит, обновил источники?

— Обновил, дед Вавилон, обновил…

— И для себя, и для людей?

— И для себя, и для людей, — Юрий принялся снимать мокрый плащ. Он прилипал к телу, хоть зубами отдирай.

— Спасибо тебе, Юра, хорошо вычистил колодец, — зашевелились пышные губы Соломки.

— Пей на здоровье, — ответил Прокуда.

Прокуда возвращался домой, тяжело склонив голову. Волосы на ней послипались в мышиные хвостики, комично торчали во все стороны. Борода черной мочалкой прижалась к груди. Шел посредине дороги. Под ногами шуршал, поскрипывал песок, ленивый, сыпучий.

Зашел к себе во двор. И от неожиданности остановился: Арина спокойно, не торопясь засыпала яму, выкопанную им под землянку.

— У… У-у-убирайся отсюда, пакостница!

Арина лишь вздрогнула. Выпрямилась, повернула к нему лицо. Сплюнула под ноги, словно заклиная то место, где должна была быть землянка. Подняла кверху продолговатое лицо, прошептала то ли молитву, то ли проклятие блеклыми губами, встряхнула растрепанными волосами и медленно поплыла со двора.

Прокуда в нервной судороге закрыл глаза, ему все грезилась землянка: в углу, у двери, он вылепит лежанку, а там дальше будет стоять стол. Сосновые доски будут пахнуть живицей. Смастерит сам. Красить не станет, нет. Белый, свежевыструганный лучше…

— Яму роешь?.. Не на тот ли свет собрался? — кто-то неожиданно отозвался у него за спиной.

Юрий нехотя повернул голову: этого он не ожидал! Пришла Соломка… Что ее принесло сюда? И все же обрадовался. Все отворачиваются, человеком не считают. А эта, видишь, осмелилась, заглянула к нему во двор.

Соломка была очень хороша собой. Большие, широко раскрытые глаза. Бровки — две черные подковки. Маленький полуоткрытый рот. Казалось, что у Соломки вот-вот сорвется с губ веселое слово.

Рано ей досталось вдовство, не изведала, что такое счастье. По ночам тужила по тому, кто уже не вернется и не согреет сердце, не приголубит, не заглянет в ее небесные глаза.

Текли годы. Сердце чего-то все ждало, к кому-то устремлялось — и не находило. Не бросалась в бездну забытья, как другие: дескать, война все спишет…

Иногда в отчаянии спрашивала себя: зачем она казнится одиночеством, кто все это оценит, кому нужна ее жертвенность?

Сейчас Прокуда смотрел на Соломку. Она переоделась в лазурное — под цвет глаз — платье.

— Не на тот ли свет собрался? — повторила она.

— А тебе до этого какое дело?

— Жаль, если оставишь нас.

— Издеваешься? Иди себе, куда намерилась.

— Я к тебе пришла, Юра. Принесла поесть. Вот возьми, — протянула она белый узелок.

— Я не просил… Еда у меня есть. — Прокуда склонил голову, отвернулся, будто возле него никого не было.

Соломка молча отошла в сторону, присела на траву. Развязала узелок, разостлала белое полотенце. Положила завернутый в газету кусок сала, полпаляницы, жареную картошку в горшочке и повернулась к Юрию.

— Не думай, что подлизываюсь к тебе… Вавилон послал. Говорит, отнеси поесть Прокуде, не умирать же ему с голода среди людей. — Крутнулась и ушла себе, оставив обед.

Юрий порывисто рубанул воздух рукой, будто хотел перерезать ладонью нити невеселых размышлений. Не прикоснувшись к Соломкиному обеду, направился к речке. Хотелось умыться, освежиться — пот выедал глаза.

Речка тихо, мечтательно плескалась, легкий ветерок покрывал гладь воды мелкой зыбью. Разделся и только теперь заметил, что его рубашка и брюки забрызганы, испачканы грязью, как у озорного подростка. Забрел по грудь в воду и принялся стирать одежду. Колодезный ил постепенно выполаскивался. Повыкручивал, порасстилал одежду на траве. Бултыхнулся в воду — даже брызги разлетелись в разные стороны.

Плавал, плескался, тешился, как мальчишка. Прохлада воды сняла усталость.

Потом, разморенный, он даже задремал на берегу. Всплыли перед его глазами видения: в первом узнал лицо Анны, словно вытесанное из суковатого горбыля… Потом всплыла Соломка — она лукаво ему улыбалась, шевелила губами, словно привораживая его… А третий призрак пронесся красным метеором — то была Стелла. Она страстно протягивала к нему длинные красивые руки. Они подняли его и легко несли в неизвестные края соблазна. Нагло высунулся из тьмы-дремы и заслонил собой, затмил все предыдущие призрак безухой. Она ехидно подмигивала ему, мол, чего ты стоишь со своим упрямством?.. Сумей искупить свои грехи, а потом за мои принимайся… И вдруг в черной мантии печали закружилась над его двором огромным коршуном Арина. Затем стремительно бросилась вниз с высоты, схватила лопату и поспешно стала засыпать яму…