Василий Сологуб - Сотвори себя

— Спасибо вам за поддержку. Огромное спасибо! — в глазах Жени сверкнули слезы радости.

— Я вам сочувствую, молодые люди. Ведь, как ни странно, бездеятельных, безынициативных, инертных больше на свете, чем отзывчивых…

— О Молодане никто ничего толком не знает. Давайте, в конце концов, все сообща искать оптимальное решение.

— Петр, я лично считаю, что вы на правильном пути. Но почему вы так долго никому не показывали это письмо? Знаю вас, молодых и задиристых: вот мы сами докажем, вот мы сами докопаемся. И лишь почувствовав, что дело нелегкое, пришли в партком. А если бы раньше заглянули, посоветовались, не был бы уворован документ. И прочее и прочее…

— Так вы все знаете?

— Юрий Михайлович, а кто вас информировал? — забросали его вопросами студенты.

— Канцюка всех вас водил за нос. Это он стащил письмо. Это он подговорил хулиганов, чтобы те учинили драку. Отомстил за колбасу и мед, съеденные вами. И одновременно умело сыграл на этом, чтобы свалить с плеч латынь. Сам во всем признался только что.

Удивлению и возгласам не было конца.

Братченко подошел к телефону, набрал номер:

— Винницкий? Зайди ко мне. Сейчас.

Вскоре, запыхавшись, прибежал Вадим. Он молча прошмыгнул мимо Крицы и его друзей.

— Юрий Михайлович, я внимательно слушаю вас.

— Ты знаком с берлинским письмом?

— А-а-а. Я не читал его, но содержание в основном знаю. Это все досужие выдумки Крицы. Он с этим профессором носится как дурак с писаной торбой, — Винницкий бросил презрительный взгляд на Петра.

— Ради своей карьеры ты готов весь мир в ложке воды утопить, — не удержалась Женя.

— Вы слышите, Юрий Михайлович, как обнаглели они…

— Минутку. Не горячись, Вадим. Доложи спокойно, вразумительно.

Винницкий стушевался:

— Я бы не хотел при посторонних…

— А тут все свои. Чужих нет, — настойчиво прозвучал голос Братченко.

— Ну, если так, то… Вениамин Вениаминович дал действиям Крицы достаточно аргументированную политическую оценку. Посоветовал, чтобы я в срочном порядке принял решительные меры. Думаю, он делал это не без совета парткома.

— Конкретно, что он предлагал?

— Самую высшую меру наказания… Исключить из комсомола, из вуза. За такие вещи конечно же не гладят по головке. Ведь так, Юрий Михайлович?

— Ясно. Все ясно!

Братченко дал знать Вадиму, что он его больше не задерживает. И тот с достоинством человека, исполнившего высочайший долг, вышел из кабинета.

Братченко держал в руках письмо Карла Шерринга, не отрывая от него глаз, будто хотел с его помощью осмыслить необычную ситуацию. Затем подошел к студентам, посмотрел им в открытые, чуть растерянные лица и дружелюбно сказал:

— А вы мне, друзья, нравитесь. Честное слово, нравитесь! Гордиев узел, который у нас в руках, нелегко будет развязать. Если что — разрубим! Давайте сделаем так: на некоторое время вы оставите мне письмо из Берлина. Я обо всем доложу на заседании парткома. Создадим компетентную комиссию, которая займется судьбой Молодана. Кроме того, попросим руководство института написать в соответствующие инстанции ходатайство… Но и вы не остывайте. Берите в свои руки поиск! — поддержал ребят Братченко.

— Ура! — возбужденно закричал Петр. — Юрий Михайлович, нам бы могилу профессора найти… И особенно предсмертную записку в бутылке… Мы разработали три дельных маршрута… Используем летние каникулы…

— Мы с Виталькой изъездим весь Крым. Ведь Молодан был там в плену у генерала Гаусгофера. Я не верю, чтобы человек пропал бесследно. Кто-то встречался с профессором, — вступила в разговор Люда.

— Да, мы вдвоем каждый камень обследуем, каждого жителя расспросим, — поддакнул Ковшов.

— А я на велосипеде объеду всю Новомосковщину. Кто-то, может, нашел письмо ученого! — уверенности Тополенко можно было только позавидовать.

— Ну, а мы с Женей останемся на командном пункте. Стану диспетчером, — пошутил Крица. Потом уже серьезно: — Я написал в Берлин Карлу Шеррингу, пригласил его в гости. А еще черкнул Захару Кочубенко. Ученик такой был у профессора.

— Вижу, настойчивости вам не занимать. Ну, что ж — ни пуха ни пера! — Братченко энергично пожал руки студентам.

Каникулы — желанная пора для студентов. Позади остались бессонные ночи, корпение в читалке, дрожание перед экзаменами…

Кто-то едет к родителям в благодатные степные села, спешит на попутных машинах в туристические путешествия, шумной компанией отправляется на целинные земли…

Люда с Виталием условились, что он отыщет ее у моря, на городском пляже. Ведь он крымчанин, для него это не составит большого труда, а ей — забава.

Поезд прибыл на рассвете. В гостинице, как и предполагала, ни единого свободного места. Ковшов наверняка не сумел забронировать номер… Махнув рукой на мелочные неурядицы, с легким чемоданчиком в руке побежала по вьющейся с откоса тропинке прямо к безбрежной водной глади.

Море лениво перекатывало по пологому берегу гальку.

Люда восхищенно смотрела, как вдалеке, будто из морских глубин, подымалось огромнейшее солнце. Вот оно оторвалось от горизонта и медленно всплывало в небеса. Простелило по воде золотистую стезю, будто манило за собой.

Быстро натянув купальник, осторожно ступая босыми ногами по острым камушкам, пошла на беззвучный зов побережья. Вода, соблазнительно чистая, прозрачная, чуть-чуть зеленоватая. Шла все глубже и глубже, щекотливые волны слегка коснулись груди. Приятная прохлада охватила все тело. Девушка вскрикнула, бултыхнулась и, выбросив по-мальчишечьи вперед руки, поплыла по солнечной стежке-дорожке.

Опьяняла, дурманила Люду морская колыбель. Легла навзничь, раскинув руки в стороны, качалась, забавлялась, словно дитя, забыв обо всем на свете.

Уплыла далеко в море, за буек. Вернулась назад. Обновленная, взбодренная вышла на берег. И вся она в утреннем сиянии лучилась, будто заново рожденная морем и солнцем.

Вскочила на шершавый камень, быстро сняла с головы резиновую шапочку, делавшую ее похожей на летчицу, и протянула руки вверх, готовая взлететь в небо.

— Чернявая, а твои косы не боятся соленой воды, — глухо прогудел чей-то голос за спиной у Люды.

Оглянулась: рядом с камнем загорал в синих плавках юноша. Он подставил утреннему солнцу спину, а голову накрыл клетчатой рубашкой, из-под которой светил на девушку одним глазом: судя по всему, он любовался ее фигурой.

Люда недовольно повела плечом и отвернулась.

— Кто ты: девушка или русалка? — уже более настойчиво спросил парень, как-то неестественно растягивая слова.

Люда сердито подняла брови. Резко повернулась, чтобы испепелить парня взглядом, и от неожиданности вздрогнула: перед ней, сбросив с головы клетчатую рубашку, сидел Ковшов.