Юрий Пиляр - Такой случай

— Из политотдела эта… машинистка, кажись, что пела тогда, помнишь? — спросил он.

Еще бы этого не помнить!

— «Живет моя отрада в высоком терему», — сказал я, и мне захотелось обнять Василия Сергеевича. — На ней была зеленая диагоналевая гимнастерка, такая же темно-зеленая юбка. На голове комсоставская пилотка. Она была синеглазая.

— Ясно, — сказал, часто моргая, Василий Сергеевич, смотрел на меня, но, чувствовалось, так и не мог признать.

— А парабеллума у вашего сержанта вначале не было, — сказал я. — Он его у пленного унтер-офицера отобрал.

— Верно, — сказал он.

— И вообще, дело у вас было потяжелее, чем написали в донесении.

На это Василий Сергеевич ничего не ответил и задумался.

П р и з н а н и е п о в е с т в о в а т е л я. Мне шел тогда восемнадцатый год. Я служил в оперативном отделении штаба дивизии и по совместительству помогал дивизионному переводчику.

Никогда не забуду той тихой ясной поры перволетья, розовое свечение серых изб и пыльной дороги, сочную молодую зелень орешника в овраге за штабным домом! Помню, я пребывал в состоянии постоянного скрытого удивления перед окружающим и ожидания какого-то огромного счастья, которое вот-вот должно обрушиться на мою голову. И ни бомбежки, ни артобстрелы деревни, производимые немцами словно по графику, не могли вывести меня из моего наивно-восторженного состояния. Случалось, иными вечерами, выйдя из шумной, прокуренной насквозь избы, я мог любоваться, как бледными звездочками дрожат на зеленоватом фоне неба ракеты, как погромыхивает и урчит, словно живое существо, передовая.

Мне было неполных восемнадцать, и я был тайно влюблен в ту самую девушку из политотдела, и я, разумеется, мечтал о подвиге. И был почти счастлив, когда начальник штаба дивизии, подполковник, разрешил включить меня в группу обеспечения поиска. Я был уверен, что в последнюю минуту меня обязательно переведут в группу захвата: ведь я просил использовать меня в роли «подсадной утки», я довольно натурально имитировал восточнопрусский диалект!..

Сейчас уж не могу сказать точно, какие слова я намеревался произнести возле облюбованного нами фашистского блиндажа, подобравшись к нему и разыграв из себя пьяного фрица. Но отлично помню, как подполковник смеялся чуть не до слез, когда я изобразил предполагаемую сценку в лицах; начальник разведки тоже посмеялся и похвалил мои актерские способности. Помню хорошо и то, что во время обеда я спрятался в орешнике за нашим домом и там, в кустах, развернув «Правду», еще раз внимательно прочел указ об учреждении ордена Отечественной войны I и II степени и описание того, за что будут награждать этим орденом.

За окном шумела московская улица. Посвистывали штангами, проносясь мимо, троллейбусы, тарахтели грузовики, взвывали на разные голоса моторы рейсовых автобусов, маршрутных такси, уютных «Жигулей», солидных «Волг». Из расположенного невдалеке кинотеатра, построенного в форме усеченного шара по проекту моих коллег из НИИ, выплеснулась на асфальт бело-красно-лиловая толпа, и было удивительно, что в общем гомоне и гуле слышались отдельные веселые восклицания женщин и смех детей.

Василий Сергеевич, чуть насупясь, вновь принялся разглядывать схему оборонительного рубежа нашей дивизии. Теперь в предзакатном свете лицо его не казалось столь молодым и свежим, как час назад; отчетливее посверкивало серебро в жидких волосах, шея, подбородок, виски отливали глянцевитой желтизной.

— Немцы в Андрееве-то в волейбол играли, — вдруг сказал он.

— Да еще в одних трусах, — вспомнил я.

— Иной раз думалось: как же так, куда смотрит начальство, ведь получается форменное безобразие…

— Артиллеристы стреляли по ним, — сказал я. — Имели право израсходовать в сутки один-два снаряда, а не выдерживали — стреляли.

— Разгоняли, — согласился Василий Сергеевич, опять оживляясь. — А то возьмут свои тазы, ровно бабы с постирушками, — и на Днепр…

Все же прошлое нам представлялось интереснее того, что происходило сейчас за окном, и тут я понял, что мы старики. Однако — и я это сознавал — был же и наш посильный вклад в то, чтобы сейчас, сию вот минуту, выйдя из шаровидного кинотеатра, двигалась разноцветная толпа принаряженных женщин и мужчин и смеялись дети!

— Почему вызвался добровольцем в поиск? — тихо спросил я.

— А я почти каждый раз объявлялся, — ответил Василий Сергеевич в некотором замешательстве.

— Отчего?

— Дак совестно как-то было. Ведь спросит командир, кто, мол, желает, а сам смотрит тебе и остальным бойцам в глаза… Вроде неудобно не сказаться. — Василий Сергеевич засмеялся, потом, оборвав смех, надолго умолк. Затем заговорил: — А доставали мы «языка» в тот раз, в июне сорок второго, немного по-другому, верно. Сам-то, поди, на энпэ сидел?

— В первой роте был.

— У Загладина?

— Не помню фамилии. Старшина был командир роты.

— Правильно, старшина… Значит, немного по-другому. А какая, в сущности, разница? Мы, как говорится, свою задачу выполнили: вот вам один «язык», живой, вот документы второго, мертвого. Чем проще, тем лучше. А фактически мы тогда из их обороны четверых вынули… Дак ведь тоже не поверишь, поди?

— А кто еще не поверил?

— А сержант рассказывал одному из штаба армии, дак тот не поверил.

— Почему?

— А привирают разведчики, бывает. — Василий Сергеевич проницательно посмотрел на меня. — Сперва вынули двоих, как после и было написано в донесении, и, значит, уволокли на бережок. Одного фашиста, правда, пришлось кокнуть — сильно брыкаться стал. Петро говорит, дескать, обидно, словили двоих, а доставлять будем одного. Ребята согласились. Витю оставили сторожить «языка», а сами снова в путь-дорожку. Надо сказать и то, что немцы были очень самоуверенные тогда, готовили котел нам, нас думали прихлопнуть и своей обороной мало занимались. Это нам, конечно, было на руку, мы это дело тоже учли… На лугу, в «нейтралке» все тихо, темно, а в блиндаже у них идет гулянка. Может, потому и ракеты редко бросали и стреляли нерегулярно, чтобы, видимо, не привлекать внимания своего начальства. Они гуляли — винным духом разило за сто шагов от блиндажа, — патефон крутили, а потом, сам понимаешь, надо на ветерок. Часовой — на одной стороне блиндажа, а мы — на другой, тоже будто вышли на ветерок. Еще двоих накрыли и поволокли. И уж добрались до середины луга, как вдруг сзади крик: «Эй, вы, сакраменты, купаться, что ли, пошли к русским?» Так вроде по смыслу. Мы, конечно, наддали… А тот фриц как завопит: «Стойте, обождите!» И за нами. Тут как будто часовой его окликнул. А тот не обращает внимания, бежит, сапоги стучат… Ну, чего делать? Петро говорит, мол, давай и этого возьмем, а Гриша — он прикрывал нас с тыла — отвечает, крупный-де больно, не справимся. Не успели принять решение, как весь луг засиял, зашипел, загрохотал — сам знаешь, когда тревога на переднем крае. Витя-то, молодец, не стал дожидаться нас и при первых выстрелах попер «языка» к нашим траншеям… и правильно сделал…