Юрий Пиляр - Такой случай

— Полегче, гражданин, не видите, еще не остановка, — произнес чей-то брюзжащий голос.

Меня это замечание даже порадовало: значит, мой недостаток никому не бросался в глаза.

В помещение института я вошел осторожно, аккуратно прикрыл за собой дверь, потер на всякий случай о резиновый половичок ноги. Накануне мама познакомила меня с расписанием занятий, и я знал, что наша первая лекция должна состояться в зале на втором этаже. Пройдя небольшой вестибюль и поднявшись по лестнице с шатающимися перилами, я услышал вокруг оживленные, по преимуществу девичьи голоса и, бережно прижимая к себе портфель, поспешил встать поближе к входу в зал.

Было, очевидно, начало девятого. Столь раннее появление студентов-новичков здесь никого, вероятно, не удивляло. Девушки, непринужденно болтая и посмеиваясь, прогуливались по коридору, ребята подходили друг к другу, знакомились, закуривали. И лишь я один чувствовал себя неловко: заговорить первым я ни с кем не мог. Мне начинало уже казаться, что в моей скованности есть что-то такое, что может вызвать насмешливую улыбку, как неожиданно рядом и откуда-то сверху прозвучал грубоватый мужской голос:

— Ты откуда?

Бесцеремонность, с которой был задан вопрос, покоробила меня, но я сдержался и холодно ответил, что приехал учиться.

— Сам приехал? — удивился голос.

— Сам, — сказал я и отвернулся.

Шум на лестнице и в коридоре между тем нарастал. Слышались веселые голоса, песенки, смех, чирканье спичек, стук хлопающих дверей. Через минуту кто-то приблизился к входу в зал и щелкнул ключом. Зазвенел звонок. Держа портфель под мышкой, я с уверенным видом двинулся вперед, добрался вдоль стены до крайнего окна и здесь, послушав, сел за стол — это место мне вчера показала мать.

Зал наполнялся. Кругом раздавалась оживленная «акающая» московская речь; сколько я ни прислушивался — ни одного слова на «о», ни одного голоса, который напомнил бы мне голос Наташи. Рядом со мной кто-то опустился на стул, продолжая разговаривать и смеяться. Наконец, вместе со вторым звонком, впереди, со стороны сцены, послышалось: «Внимание, товарищи!»

Женщина, назвавшаяся деканом, тонким резким голосом спросила, знаем ли мы, кто в какой группе состоит, потом напомнила расписание занятий на сегодня и в заключение представила нам профессора, доктора юридических наук, который должен был прочитать вводную лекцию о самостоятельной работе над книгой.

Я сидел, притаив дыхание. Впервые передо мной был доктор наук — до этого приходилось иметь дело просто с докторами. Я ожидал услышать старческий голос и крайне удивился, когда со сцены раздался сочный свежий баритон.

Профессор долго говорил о книге вообще, о значении ее в человеческой жизни, о том, что теперь, в отличие от школьных лет, нам придется заниматься главным образом самостоятельно, и поэтому мы должны уметь работать над книгой и в первую очередь научиться конспектировать.

Все это было так ново и интересно, что я перестал думать, как здесь мне надо держаться, и не заметил, как минул академический час. Опять зазвенел звонок. Все начали вставать, двигать стульями, обмениваясь на ходу первыми впечатлениями.

— Ну, что, понравилось? — услышал я позади себя знакомый грубоватый голос.

У этого человека было явное любопытство к моему положению, чего я всегда терпеть не мог, но сейчас мне самому вдруг захотелось с кем-нибудь поговорить, и я сказал:

— Понравилось. А тебе?

— Мне тоже. Только, знаешь, трудненько придется — почти три года не брал в руки книг. — Он дышал астматически шумно и хрипло.

— Был на фронте? — оправился я.

— Да. Месяц, как демобилизован по ранению.

Мы помолчали.

— А ты тоже на фронте получил травму?

— Нет, в детстве, — сказал я.

— Давай же познакомимся… Глеб Торопыгин.

Я назвал себя. Пожимая его руку, я обнаружил, что она холодная со скрюченными пальцами.

— Пишешь левой?

— Не научился еще. Но научусь, — решительно, с оттенком угрозы кому-то произнес Глеб.

После звонка Торопыгин остался сидеть со мной. Продолжение лекции он слушал не менее внимательно, чем я, и тем совершенно расположил меня к себе.

Профессор, ссылаясь на собственный опыт, говорил о навыках работы над книгой, о продолжительности занятий, об отдыхе и закончил шутливым замечанием о том, что не рекомендуется ставить на книгу горячий чайник.

Следующий перерыв мы с Глебом провели тоже вместе. Оказалось, что мы в одной группе — это меня порадовало. Торопыгин все более подкупал меня своей прямотой, и я уже надеялся, что мы со временем станем друзьями.

Когда началась вводная лекция по марксизму-ленинизму, он внезапно спросил:

— Как же писать-то будешь, горемыка?

Такого определения я от него не ожидал и, обидевшись, отвернулся.

— Ты слышишь? — шепнул он.

— Сам ты горемыка, да еще недалекий, — сказал я.

— Ах, черт… — пробормотал он с досадой.

Не обращая более на него внимания, я достал из портфеля прибор, заложил в створки бумагу и, устроив его на коленях, стал записывать: конспектировать я выучился еще в Шоноше.

Читавший вводную лекцию доцент говорил нам о предмете марксистской науки, ее основах, истории. Иногда он употреблял слова, значения которых я не понимал, и выписывал их отдельно.

— Ты, Лешка, не обижайся на меня, — сказал после очередного звонка Глеб. — Хоть меня, грешным делом, и интересует, как ты преодолеваешь свои препятствия, но… вопросов дурацких больше не будет. Договорились?

— Ладно.

Перед тем как отправиться на третий этаж, на общее собрание нашей группы, мы походили по коридору. Глеб ступал грузно, тяжелыми, большими шагами, порой закашливался, как старик, и отирал лицо платком. В перерывах между приступами кашля было слышно, как что-то хрипит и переливается в его груди.

— Легкое фрицы прострелили. Маюсь до сих пор, — пожаловался он.

Во время собрания, на котором избирали старосту группы, Торопыгин рассказал кое-что о себе. Родители его жили под Москвой, сам он тоже снимал койку. В юридический институт поступил потому, что, еще лежа в госпитале, дал себе слово посвятить жизнь борьбе с «интендантскими крысами».

После занятий мы пошли в институтскую столовую. Нам дали на первое матросский борщ — теплую водицу с капустой, на второе солянку — капусту, разбавленную теплой водицей. Хлеба у меня с собой не было — Торопыгин одолжил мне до завтра половину пайка.

— Ну, куда двинем теперь? — спросил он, затягивая потуже на гимнастерке ремень.

— По домам.

— А ты на комсомольский учет встал?.. Поехали вместе в райком.

Мы побывали в райкоме комсомола и снова вернулись в институт. Расставаться нам не хотелось.

— Знаешь, давай-ка я тебя провожу до твоей квартиры, — предложил Глеб.