Николай Рыжих - Избранное

И Венька притих, помрачнел и чай отодвинул. И вдруг говорит: «Шабаш, парни, наш пароход уже на якоре, болтается».

Собираемся уходить, девчонки собираются нас проводить. «А там без капитана обойдутся?» — спрашивает насмешница. «А в чем дело?» — Венька остановился в дверях. «Не хочется мне тебя провожать, отвечает, лень». Мы все поскорее к двери… а он остался.

Утром выскочили в море, опять «пошел буй», опять «вира», опять «майна!».

Рыба нормально шла, в Оссору сдавали. А Венька начальству по рации одно и то же: «Почему на остров сдавать не возим, ловим возле острова, а сдаем черту на кулички».

В общем, недели через три собрал нас всех и говорит: «Парни, на остров хочу, может, отдохнем денек? Кто как думает?» А что там думать? Не один он на остров хотел. Этой же ночью выбрали снюрневод и полным ходом на остров — аж подшипники из трубы летели. Начальству Венька докладывал, что в поиске находимся.

Прилетели под вечер, сейнер опять на косу, сами в женское общежитие. Да не тут-то было: часть девчонок, почти всех наших знакомых, перевели на другие базы. И насмешница тоже уехала…

Этим все и кончилось. А там опять «вира», опять «майна». Перебрались на север, к Пахаче, к Лавровой, тут жировая селедка навалилась. Венька часто ходил мрачный, если спрашивали, что с ним, молчал.

К зиме возвратились в колхоз, поставили сейнер на зимовку. Получили пятаки и по отпускам. Венька домой поехал, в Питер, невеста там у него была, года два уже письмами бомбила его. Вишь ли, ейные родители с Венькиными уже давно скорешевались, опять же отцы вместе в порту работают, да и соседи. У Венькиной матери она уже давно своей считалась. В общем, женили парня. С месяц он с молодою женою путешествия совершал, потом в колхоз приехали. Капитан флота в отпуск уходил, Веньку капитаном флота назначили.

Ох, и вертелся же он, мама родная! Квартиры у нас рядом, прибежит это когда, за голову хватается: «Петрович, как ты думаешь, этому сейнер можно доверить? А вот этого помощником можно?» Считай, все дела вместе решали, молодой же.

Как-то сидели у Веньки вечером, я чай пью, молодая хозяйка угощает, Венька на диване с книжкой валяется. Слышим, стучат в дверь. «Войдите», — говорит Венькина жена. Открывается дверь, и входит… мама родная! Насмешница входит.

Да. Вот. Хоть я и во всяких передрягах побывал, но тут… Стоит она, лицо у нее в серых пятнах, живот ступенькой выпирает. «Здорово, капитан», — говорит и смотрит сквозь полуопущенные ресницы.

Венька встал с дивана, подходит к ней. Ну, думаю, пропал Венька, это тебе не море. Венькина жена прислонилась к косяку и аж побелела — бабы, они ж друг друга без слов понимают.

«Садись», — говорит Венька. Она не села. Все так же смотрит на него. Ну, думаю, пропал капитан, это тебе не мостик. На мостике он никогда не терялся. Помню, возле Лавровой шторм прихватил нас в замете. Невод за грунт зацепился, лебедка полетела, на скалы понесло… думали, уже крышка, да Венька нашелся: приказал обрубить невод и притопить его. А сами в Пахачу, ремонтироваться. Через пару дней прибегаем — неводок целехонек на грунте лежит, да еще с рыбой. А как в Апуку на попутном баре влетели… «Четверка», что за нами шла, и сейчас там валяется. Да. А тут…

Ходит он по комнате. Она постояла, постояла — и направляется к двери. «Ну, я пойду», — говорит. «Нет, — сказал Венька, — ты останешься». — «Почему?» — «Тебя ж провожать надо, — сказал он. — Лень».

— Значит, не растерялся Венька, — сказал Сынок и стал закуривать.

— А дальше что было? — спросил Граф. — Я что-то не помню. Жена, кажется, уехала.

— Уехала, — сказал Петрович. — На другой день сам ее провожал к причалу.

— Ну, а дальше? — поинтересовался Сынок.

— А-ах, — отмахнулся Петрович. — Венька сына ждал, а она девку родила.

О том, как Феликс Бородин стал рыбаком, сам он рассказывал так:

— Шли мы из Провидения, лес в Японию на «Волго-Донске» везли. Я уже ревизором работал, вот-вот должен был принять собачью должность старпома. Думал, годика два отмолочу, получу диплом кепа Дальнего и тогда уж — мастером, самостоятельно.

Да. На траверсе залива Святого Петра вдруг вижу — моя вахта была — красные ракеты: кто-то тонет, или горит, или еще что-то страшное. Я повернул на аварийные сигналы, добавил ход до полного, позвонил кепу. Он поднялся на мостик сонный — всю ночь по льдам лезли, — злой.

Ракеты на горизонте видим, а кто их дает, не видим. Наконец показалась шмакодявка, «эрбушка». Пыхтит, дымит… подлетают они к нам и орут:

— Эй, на барже, кинь конец.

Кеп поморщился, но вахтенного послал на бак. Привязались они. Я глянул на них со своей стеклянной вышки… мама родная! Сама «эрбушка» меньше ботинка, грязная, ободранная, пегая какая-то вся. На палубе мокрые сетки, рыба, кучи каких-то веревок, лопаты, сачки, багры… и сами они, все семь человек — так и высыпали на палубу, — красномордые, бородатые, лохматые. Биндюжники. Одеты кто во что горазд: ватные штаны, свитера, телогрейки, куртки. На головах кепки, чепчики, шляпы, платки. Кто капитан, кто механик? Ну и толпа… пираты.

Вылез из машины еще один, восьмой. У того на голове женская шляпка.

— Чего сигналы бедствия давали? — спросил кеп.

— Заблудились, — орут.

— Нерпей гоняли, да место потеряли.

— Проохотились. Дайте место!

Кеп поморщился, но место разрешил дать. Я раздвинул бархатную штору на генеральной карте, осторожненько, чтобы не сделать лишнего укола циркулем — кеп был строгий у нас, руки заставлял мыть, прежде чем прикоснуться к карте, — рассчитал и снял широту и долготу. Записал на бумажку и кинул им. Они поймали, сразу все и сгрудились над бумажкой. Потом один из них, капитан видно, вытащил из-за голенища замусоленную, сложенную в сотые доли карту. Развернул и разостлал на трюме — все так и склонились над ней, одни спины торчат. Достают спичечные коробки, что-то измеряют, шушукаются — на нас же ни малейшего внимания, будто нашего теплохода и нету.

Посовещались они — на нас же ну ни разу не глянули, — потом тот, что в женской шляпке, нырнул в машину. Там загремело, а вся «эрбушка» затряслась. А тот, что доставал карту из-за голенища, опять водворил ее на прежнее место и, направляясь к рубке, бросил на ходу:

— Дайте им ведро икры.

Отвязались они и поплыли.

Идет по колхозу представительнейшая фигура: с брюшком, в сингапурском плаще, а позолоченный козырек у фуражки такой большущий, что снюрневод разостлать можно — капитан-директор с океанского лайнера.

— Новенький, — сказал Толик Прокаев.

— Вместо Андрея, на «сорок три ноль Пак».

— Андрей — в отпуск?

— В отпуск.