Николай Рыжих - Избранное

— Не видать паковцам первого места.

— Ясное дело, — согласился я, — с таким не порыбачишь.

— И снюрневод-то, наверное, никогда не видел.

Новый капитан, поравнявшись с нами, внимательно глянул на нас, будто догадался, что о нем говорим. Да нам-то что? Правление знает, что делает.

На другой день, возвращаясь ночью на своей сейнер, — у Толика до часа просидел, потом в душ сходил, — слышу шумок на «сорок три ноль Пак». Он рядом с нашим стоял. Свет в кубрике горит, дым из тамбучины валит. «Ну, дают, — подумал я, — уже четыре часа ночи, а они не спят».

Спустился к ним в кубрик, дым и духота там — два топора можно вполне повесить. За столом в одной маечке сидел сам капитан… Третьяковская галерея, да и только, впрочем, Военно-Морской музей, потому что преобладала морская тематика: эсминцы, крейсера, якоря, подводные лодки, черти в тельняшках и русалки. Русалки выведены с особым изяществом. Вокруг него сидели и стояли паковцы, тоже в майках и трусах. На столе куча дели, разных веревок, иглички, траловая прядь. Шум на этой конференции стоял страшный.

— А это, братишки, делается вот как, — говорил новый капитан и проворно резал и сшивал дель, игличка в его руках носилась как перепуганная, — сначала ищешь пятую…

— Да мура это, Иван Иванович, — говорил Димка Шарманкин. — Нижнюю плаху можно и без пожилины сажать.

— А если без пожилины, братишка, то надо ячеи три стягивать. Иначе как ты будешь обрезать, если порвется? Но с пожилиной…

— Погоди, погоди, Иван Иванович, — вмешался Коля Скляров, — а раскрытие? Раскрытия-то не получится, посадка-то одинаковая.

— Будет, братишка, и раскрытие. Посадка и на крыле и на горловине одинаковая, ноль восемь… вот тебе и вся картинка, гляди, как он на грунте будет в рабочем положении. — И он приподнял лежавшую на столе дель.

Я присмотрелся — в миниатюре снюрневод держал он в своих разрисованных руках.

— «Баба-яга» это, — не сдавался Шарманкин. — Да и плаву мало.

— А ты присмотрись, — спокойно продолжал новый капитан. — Грунт-троп есть? Есть. Грузу достаточно? Достаточно. Значит, братишка, все в норме. А так, как ты предлагаешь, действительно «баба-яга» получится.

Они так увлеклись, что не заметили моего появления.

Я постоял, постоял на трапе и пошел к себе. «Да, — посожалел я о дневном разговоре с Толиком, — это наша кадра».

Кстати, Иван Иванович всех называет братишками. Сначала я думал — это потому, что не знает еще ребят. Ан нет: это у него осталось от молодости — так же как и картинки с морской тематикой, — от времени обороны Севастополя и Одессы, когда матросы, обвязываясь гранатами, бросались под танки. Тогда они друг друга называли братишками.

Идем с Толиком по колхозу. Навстречу журналист. Его сразу можно узнать: узкие штаны, вельветовые, все в рубцах ботинки, шерстяной джемпер, рукава засучены. Спереди и сзади коробки: магнитофон, кинокамера, два фотоаппарата; ну, ни с Графом, ни с Букекой не спутаешь.

— Простите, — остановил он нас и уставился на Толика. — Вы не Прокаев?

— Он.

— Замечательно! — обрадовался журналист. — Мне в правлении говорили: «Молодой, но седой». Дело, парни, вот в чем. Я по заданию Москвы, приехал за материалом о вашем герое Евгении Павловиче Савченко. Узнал, что вы тоже передовой бригадир, возьму о вас материал… Вы ведь второе место заняли?

— Второе, — согласился Толик.

— Как удачно, что сразу нашел. Я о вас напишу в центральной газете.

— Погодите, — улыбнулся Толик. — Ни к чему все это.

— Ну что вы? Вся страна узнает.

— Да нет… — лицо Толика стало серьезным. — Мы тут живем, работаем… не для рекламы.

— Знаете, парни, — заспешил журналист. Он не придавал значения словам Толика. — У меня был любопытный случай. Я написал о пограничнике, старшем лейтенанте. Ему сразу же присвоили звание капитана после моей статьи и повысили в должности.

— Так мне же повышаться не надо, — засмеялся Толик.

— Ваш главный инженер сказал мне, — журналист взял Толика за пуговицу, — что вы талантливый организатор и кандидат на председательскую учебу.

— Ну вот, главный инженер и без статей знает.

— Одним словом, посредине улицы неудобно такие дела решать. Давайте, парни, сегодня вечером заходите ко мне в гости, в гостиницу. У меня кое-что припасено… поговорим, как у вас тут выражаются, «за жизнь». Придете, а?

— Не знаем.

— Обещаете? — Он так умоляюще смотрел на нас, что Толик не выдержал:

— Хорошо.

— Вот и прекрасно, договорились. Я сейчас спешу к председателю поссовета взять материал об озеленении поселка. Простите. Я вас жду. — Журналист артистически удалился.

— Тьфу, черт! — поморщился Толик. — Дурака сваляли.

— Он хочет о тебе написать.

— Да я ни при чем. Рыбу мы ловили всей бригадой, да и вообще… эта шумиха…

— А идти придется.

— Раз пообещали.

Вечером пришли к журналисту.

— О-о-о! — обрадовался он. — Коньяк, шампанское! Чудесно.

Журналист оказался простым и очень бывалым парнем. Анекдоты и приключенческие истории — о работе, мы договорились, ни слова — из него сыпались, как из мешка. Он бывал и на Чукотке, и на Командорах, и на Сахалине, и по Сибири ездил. С какими только людьми ему не приходилось встречаться.

— Толяша, — обнимал он Толика на прощанье, — я напишу лучший свой материал о тебе.

— Брось…

На другой день он поймал Толика прямо на кунгасе — Толик с бригадой готовили к зимовке кунгасы и жилонки. Раскрыл свой блокнот и сразу.

— Так, давай, Толик.

— Что?

— Ну сначала о том, как вам удалось взять второе место.

— Ничего не надо.

— Не скромничай, Толя. В конце концов, это моя работа. Обычная, повседневная.

— И я делаю обычную, повседневную работу, — сказал Толик и продолжал прилаживать привальный брус на кунгасе.

— Толя, но ведь ты ставишь меня в дурацкое положение, я обижусь.

— За что? — поднял лицо Толик. Он, было видно, ничего не понимал. — За что?..

— Но ведь… ты сам понимаешь.

— Не понимаю.

— Я обижусь, Толя.

Обиделся журналист или нет, я не знаю. Да и чего ему обижаться?

Ставили жилонку. Граф подал ее к неводу точнейше, но ветер был такой бешеный, да еще вкупе с отливным течением, что она, подойдя к перегонной, качнулась и пошла назад.

Тогда Граф врубил самый полный ход и пустил ее прямо на буй. Она перевалилась через боковую перемычку невода и зашла все-таки в ловушку. Рыбаки, толпившиеся на борту с баграми, подняли дель, схватились за нее, но — увы! Ветер и течение потянули назад, ребята с проклятьями плюхались на задницы, выпуская дель. Остался один Быков, он стоял на носу жилонки и не отпускал дель. По перекрученной спине было видно, как страшно он напрягся.