Николай Рыжих - Избранное

— По новой придется, — сказал Граф.

— Если Быков ухватился, — засмеялся Бауков, — ничего не надо.

И верно. Быков один удерживал жилонку. И кричал на рыбаков. Те опомнились, подскочили к нему, стали помогать: подняли упущенную дель. Потом дружно, под крики «раз, два!» подтащили жилонку к ловушке, закрепили.

— Вот видишь, — смеялся Бауков, — один удержал, дьявол. Помню, в сорок девятом году рыбачили в Дранке, а катера тогда были деревянные, без заднего хода. Так капитаны ставили Быкова на нос живорыбницы и пускали ее к пирсу: он, дьявол, хватался за кнехт и один удерживал. Во какой, дьявол.

— Орет только много, — буркнул Граф.

— Э-э, так это ж на рыбе.

— За рыбку готов удавиться, — продолжал Граф.

— А тысячу рублей на ветер выкинет.

— Работать с ним хлопотно.

— Так это ж на рыбе.

Действительно, с ним не только «хлопотно» на рыбе, но и невозможно. Особенно молодым рыбакам. Ну никакого им, беднягам, спасу нету.

— А ты, комсомолец, твою мать, как рыбу кладешь? Как, а? Как кладешь? — Кстати, комсомольцами он называет всех, независимо от возраста и убеждений. — Как ты ее кладешь? Это тебе что? Дрова?

Бауков знает эту вот сильную сторону Быкова и всегда посылает его на сдачу. Вот тут-то уж достается приемщикам! Увидя его, они прячутся.

— Ты, комсомолец, рыбу принял, а что ты с ней делаешь? Что ты с нею, твою мать, делаешь? Это тебе что? Дрова?

— Батя, не все ли тебе теперь равно? Рыбу ты сдал, я принял, она уже не твоя.

— Что ты сказал? Что ты сказал, твою мать? Дилехтора!

— Батя…

— Дилехтора!

— Батя, пока ты споришь тут, уж давно бы новой рыбы наловил.

— А это не твое дело… дилехтора сюда!

— Такой он вот, дьявол, — смеется Бауков. — Тысячу рублей на ветер выкинет, а за рыбку… рыбку не даст испортить.

Вот если уж насчет «выступлений», то Юрка Мозяр, тралмастер с «Умельца», на мой взгляд, самый главный. Ну что такое оторвать ус аварийному инспектору или два раза на день протрезвиться? Примитив.

Мозяр выступает в «Вулкане», когда команда «Умельца» отмечает возвращение с моря или выход в дальний рейс. Он заказывает — переплатив втридорога — свои любимые песни. На весь вечер. Это его любимые, но другим они так надоедят — к тому же у него их немного, две или три всего, — что публика затыкает уши. Ну-ка в двадцатый или сороковой раз слышать одно и то же!

Одним словом, гости идут к директору — тот разводит руками, идут к музыкантам — те показывают на Мозяра. Они обступают столик, где восседает Мозяр. Мозяр встает, подходит к музыкантам и дает им еще денег — те начинают исполнять теперь только одну мелодию. Раз за разом. Публика, плюясь и чертыхаясь, валит из ресторана, а оркестр в сотый раз:

Сам же Мозяр, развалившись в кресле и уперев руки в бока, вслед уходящим:

— Га-га-га! Го-го-го! Ха-ха-ха-ха!

На судне же он, как и его капитан, Коля Семенов, не знает ни сна ни отдыха. Ну, то, что он заботится обо всем, — ладно, но ведь бранчливый — ужас! Лазает по судну, и ворчит, и ворчит, и ворчит:

— …Буйки гнилые, скобы перегнутые, медузы ленивые, лежебоки, лентяи, бичи, бездельники, невод уложить не могут… а кто солярку пролил?.. растак вашу… перетак вашу… кто конец бросил?

Матросы, завидя его, разбегаются как от черной чумы. Впрочем, не только матросам, никому житья от него нету, даже чайкам. Кружат они возле борта, вылавливая что-нибудь съестное, и вот он, Мозяр:

— А вы что тут летаете… перетак вашу… растуды… бичи, волосаны, черти… летаете тут! Нате, жрите! — и кинет им селедок.

Ну, конечно же, не всегда он такой страшный, и у него бывают просветы. Даже лирические, мечтательные иногда. Это когда в дальнем рейсе погода не дает работать и парни, собравшись в кают-компании, листая старые журналы, вспоминают берег, дом, друзей… всех близких, кто ходит сейчас по твердой земле. Размечтается и Мозяр. О том, как он домой завалится после рейса.

— Оце ж входю я в квартиру, — он иногда любит прихромнуть на хохлацкий акцент, — да, входю… и сразу в гальюн и в ванную. «А, голубчик, скажу, прячешься тут». Вытащу его и за стол: «Садись, скажу, голубчик». Сядем мы, я достану пузыречек коньяку, икры, крабов, балыка. Себе стакан, ему стакан. Скажу: «Пей». Выпьем мы, я буду закусывать икрою, крабами; балыком, а ему корку хлеба: «На… ты и так… раз по чужим женам…»

Впрочем, он и сам не очень-то верен своей жене, у нее тоже есть основание оставить без закуски какую-нибудь его знакомую.

Вот в прошлом году как-то сидим мы с ним у Графа. Он все хвалился Графу, как они с Колей Семеновым кошелек переделали. Какие усовершенствования придумали — Мозяр, не отгуляв отпуска, прилетел в колхоз руководить оснащением нового невода, хотя и без него бы обошлись. Достал пучок телеграфных квитанций, говорил, как они с Семеновым по телеграфу советуются насчет невода — Семенов еще где-то на материке отдыхал. Так вот, Мозяр отодвинул балык, икру, разные бутылки, разложил перед собой тетрадку и, рисуя в ней разные штуки, твердил Графу:

— Володя, говорю тебе как рыбак рыбаку, с Семеновым медведи смогут работать. Ведь он все умеет, и все знает, и все сам делает… вот, дывы, шо вин придумал.

Вдруг входит Тоня, Генкина жена. Мозяр раз — и замолк.

— Кран у меня поломался, — кокетливо поворачивалась она да так посматривала на Мозяра — парень он видный: высокий, чернявый, с золотым зубом, — что Граф сказал «гм», а мне захотелось уйти, чтоб не быть лишним.

— Я у вас водички наберу, — она откручивала кран, — хм-хи…

— Позвольте, — вскочил Мозяр и к ней, — одну секунду. — Он сразу из сварливого спорщика превратился в галантнейшего кавалера — глаза вспыхнули ярче золотого зуба и все движения… будто у него все кости пропали.

— Ну, спасибочки вам. — Тоня зарделась вся, будто только что блины пекла, хотела взять ведра.

— Ну что вы. Позвольте? — И он подхватил ведра, понес. Нес, словно божье причастие в них.

Не возвращался он чуть дольше, чем требовалось, чтобы отнести ведра. Влетел весь горящий:

— Ну, хлопцы, — потирал он руки и смахнул со стола тетрадку со знаменитыми эскизами, — навар будет. Такая женщина… Идем с нею в тундру по ягодку.

— Пузырек коньяку прихвати, — посоветовал Граф, — закуски… самое то будет.

— Ну так, — поднял брови Мозяр, — кого ты, Володя, учишь? А муж ее кто?

— Да Генка, — ответил Граф.

— В командировке?

— В море.

— Рыбак?

— Ну а кто же?

— Тогда пас. — И Мозяр сник. Вяло сел за стол, пододвинул знаменитую тетрадку. — Вот слухай, Володя, вертикалы мы берем…

С Николаем Семеновым я не рыбачил. Но слышать о нем… впрочем, о нем нельзя не слышать, если о нем все говорят. Вот хоть Мозяр, после того как сказал «пас», весь вечер только о нем и говорил.