Николай Рыжих - Избранное

А Геннадий развернулся: у соседнего колхоза раздобыл шлангов на рыбонасос, организовал еще одну приемную точку. Рабочими ее обеспечили — в поселке навербовал сторожей, каюров, охотников, с милицией договорился, чтобы всех пятнадцатисуточников посылали на эту точку. Деньги этому «интернационалу» — так их окрестили — выплачивались через каждые три дня.

Чаны поставили прямо под открытым небом, риск, конечно. Флот весь выгнали в море.

— Привет сезонникам! — подковырнул он Ваньку, встретившись, и, как всегда это было, протянул руку. Впрочем, в пожатии руки и в голосе было не то, не дружеское: «Как дела, Ваня?», а шутка и снисхождение. «Недовольный, наверно, что я за длинным рублем сбежал», — виновато подумал Ваня.

А Мурашову обволок ласкающим, дымчато-восторженным взглядом. Глаза так и говорили: «Зиночка». Словами же сказал:

— Как похорошела! И не узнаешь сразу.

— Что вы, Геннадий Семенович, какое тут хорошение? — засмущалась она.

Действительно, какое там хорошение? Она похудала, почернела от загара, у глаз лучики. Да еще в бахилах из резины или проолифленной куртке шестидесятого размера.

— Еле ноги таскаем, — продолжала, рдея под его взглядом, и в ее глазах таяли озорные искорки.

— Ничего, в колхозе отдохнете, — еще ласковее продолжал он, потом быстро, настороженно как-то глянул на Ваньку — у Ваньки защемило все и перевернулось внутри. «Неужели и здесь пройтись хочет… Надьки ему мало».

— Скорее бы, — вздохнула она, а смотрела на Геннадия еще игривее.

«Специалисты… по подмигиваниям».

— Ну, братцы, пока. — Геннадий ушел.

А хотелось поговорить совсем по-другому, как на ковчеге, когда перед сном Ванька рассказывал про свое Куприяново, Володька про торгашеские махинации, а Генка до слез смешил ребят студенческими проделками: «Какой тут сон, товарищ профессор? Одно мучение».

В обеденный перерыв нашел его все-таки, стал расспрашивать про ребят, как там Мишка с Володькой. Геннадий отвечал односложно, разговаривал в то же время с другими. Сказал, что Мишка «молотит что надо… такую птицеферму отгрохал», а «Прохоров с женою воюет… собирается выгнать его из дому».

В двух словах рассказал, как с Володькой, возвращаясь с сенокоса — Володька ушел из плотницкой бригады, сено теперь косит, — натолкнулись на медведя. Был дождь, их ружья висели за спинами. Они шли по-над берегом моря, закрывшись от ветра и дождя башлыками. И тут медведь. Он шел по тропинке впереди них. Он кинулся на Геннадия, у Геннадия ружье ремнем зацепилось за башлык, потянуло весь плащ на голову. Крышка бы ему, да Володька — у Володьки ружье было разряжено — догнал медведя и стал колотить прикладом. Медведь на Володьку, а Геннадий подоспел, влепил ему в ухо два заряда. И еще одна новость: Василий Васильевич в Петропавловске, в больнице.

Когда Ванька заикнулся о рыбе, сколько ее пропадает, Геннадий махнул рукой.

— В море ее много. — Потом серьезнее стал, даже нахмурился. — Самоуправством занимаетесь, тысяч десять центнеров прохлопали, а это четыре миллиона денег, черт возьми! Это капитальные постройки, сейнера, единая отопительная система в Дранке… на собаках дрова возим…

— Да пропадает же ее сколько, Геннадий Семенович! — вставил Ванька. — Ведь добро же.

— Главное, Проскурин, деньги, они погоду делают. Результаты, Проскурин, результаты. А они у нас, как видишь, не плохие. А могли бы быть лучше, кстати, если бы вы только высший сорт обрабатывали.

— Геннадий Семенович, ты, наверно, недоволен, что я на обработку сбежал, бросил бригаду?

— Ну что ты! — поморщился Геннадий. — До этого ли мне? Заниматься душевными нюансами? Вас вот сотни… Нет, работай спокойно.

Так и не поговорил, как хотелось и о чем хотелось. Еще раза два собирался подойти, но никак: Геннадий вечно спешил, в конторе к нему не пробьешься.

— Ты не знаешь, что такое «нюанс»? — спросил он жену, когда ложились спать.

— Что такое «эскиз» знаю, а «нюанс» нет. Наверно, тоже по художественной части что-нибудь.

— Нет, тут что-то душевное.

— Тогда из медицины… спи.

Как тут уснешь, когда кругом такие нюансы творятся. «И все Геннадий, — ворочался он. — Василь Василич небось бы такого не допустил, чтоб добро пропадало. Как он тогда инженеров да бухгалтеров за уголь распекал».

Этой весной в конторе выбило дождем два стекла. Мишка послал Ваньку вставить их. В соседней комнате шло заседание правления. Ваньке все слышно, о чем там толкуют.

— Так нельзя, — говорил Василий Васильевич. Он говорил тихо, но чувствовалось, что недовольный-пренедовольный. — Уголь выгрузили и забыли о нем. А там тонны три в песке осталось на берегу. А тот, что вывезли с барж, даже в общую кучу не сгребли. Пойдут дожди…

— Людей нет, — это Геннадий.

— Людей нет? — не повышая голоса, переспросил председатель. — Снимите на один день конторских служащих, и веничками пусть подметут. Деньги заплатите по аккордной расценке, дополнительно к основной зарплате. Вот вам и люди. Тонна угля обходится колхозу в девяносто рублей, вы экономите на девяти рублях. И дело, думается, не в этом. Все дело в отношении к колхозной собственности. Рыбак почему-то на рыбку ногой не наступит, так же как и хлебороб на хлеб, а мы топчемся по той же рыбке, по тому же хлебу…

На другой день бухгалтерши да учетчицы понадевали штаны. Сам Петрунь забор из досок вокруг кучи угля городил.

«А тут рыба, — думал Ванька, уже засыпая, — если бы до дела довести? Сколько бы пользы всем было, да к денег колхозу… правда, денег и так много идет, но все равно. А Василия Васильевича было жалко. Нет бы Чомбе захворать, все одно груши околачивает, так нет же… укатали сивку крутые горки: каждый день, как шесть часов утра, ходит по колхозу, смотрит да думает все. Впрочем, Василия Васильевича жалко было не из-за этого, а так что-то… сам не знал за что. Теперь Геннадий за дело возьмется, хватка у него, кажись, что надо. Шурует… да и насчет бабья… от жох».

И по этому вопросу — действительно жох — Геннадий развернулся. Поварихе, сдобной казачке с косою вокруг головы, из сезонниц, списал, поговаривают, большие деньги. Потом с нею, когда случилось флоту простаивать у причалов из-за погоды, совершал вверх по речке, в наиболее живописные места, прогулки. Да и не только с нею. Сезонницы из «интернационала» так и говорили: на хорошую работу не поставят, пока на главного инженера ласково не посмотришь. Сами тоже хороши! Идет он по цеху, так и подкатываются:

— Геннадий Семенович, сапог проколола, — так это воркующе, — как бы заменить?

— В контору зайдешь, — отвечает.

В общем, поговаривали, да оно и так видно, что Геннадий специалист не только по хозяйственным вопросам.

Через две недели умчался на западное побережье, на другой участок колхоза. Повариха особенно не расстроилась, и даже коса ее не потоньшала.