Николай Рыжих - Избранное

Ванька начнет вспоминать, как в армии служил, в стройбате. Служба… Ни разу винтовку в руках не держал. Про старшину своего, уж очень злой старшина этот был, прямо замучил внеочередными. Как ночь настанет, Ваньке полы мыть в казарме, весь хребет содрал, лазая под койками. Один раз Ванька рассердился и налил старшине воды в сапоги. Тогда вообще…

Как-то Зина пришла в хорошем настроении. Сначала рассматривала свой нос в зеркале, потом говорит:

— Неплохо бы тебе, Ваня, на сейнер попасть.

— Это зачем же? — удивился Ванька.

— Ребята с сейнера, видал, по скольку получили? Вон Моль в отпуск пять тысяч повез. А сам Страх не знает, куда деньги девать.

— Да я же не рыбак, — засмеялся Ванька, — какой же я рыбак?

— Научишься. Там и учиться нечего. Это капитаны да механики ученые, а если поваром возьмут — вари да вари. Доля одинаковая с матросами.

— Хах-ха! — засмеялся Ванька, представляя себя на мостике: «Право руля! Так держать! Полный вперед!» — Ну тогда покупай мне тельняшку.

— Не смейся, я серьезно. Мы бы тогда мебели хорошей накупили, ковры на стены. Одну комнату я бы коврами украсила.

— Ты смотри! — смеялся Ванька. — Как у Шехеразады, да?

— Смеешься… у нас даже мебели хорошей нету.

— Да я тебе такой мебели наклепаю — диву дашься. А ковры… На тот год будут и ковры, не все же сразу. В этом году за дом расплатились и одежи насправляли.

— Или бы новый дом, — задумчиво продолжала она.

— Новый дом? — еще больше удивился Ванька. — А этот куда же?

— Видел, какие привезли в колхоз? Финские, с ваннами, стеклянные террасы.

— И у себя ванну поставим. А террас я тебе таких наделаю, будешь как в стакане.

— Все равно, те красивые.

— Те и продавать не будут. Их дают, у кого нету. А нам никогда не дадут.

— Выхлопотать как-нибудь можно. Вон Клава с Володькой в таком доме жить будут.

— Они ж в общаге второй год ютятся.

— Ваня, а давай свой дом продадим, а?

— Да ты что?

— А сами в общежитие. И нам дадут финский.

— Эк куда метнула! — засмеялся Ванька. — Да разве можно?

— Прямо уж, и помечтать нельзя…

— Помечтать-то можно, — посерьезнел Ванька, — чего ж не помечтать? Да только плохо пахнет от твоих мечтов.

— Ваня, слово «мечты» употребляется в единственном числе.

— Кабы ж в единственном.

— А еще приемник надо, холодильник, стиральную машину…

А Коля Страх в этот день рубил все подряд: приемник, холодильник, стиральную машину… ковры, подушки. Покончив со всем этим, принялся за кровать. Топор скрежетал, запутывался в сетке, кровать не поддавалась. Наконец в руке остался обломок топорища — Страх замахнулся, не зная, куда запустить, и… запустил в окно — «дзинь» пропело стекло, и в комнату радостным роем ворвались снежинки.

Два дня назад проснулся он, Зойка собирается. В магазин, наверно.

— Ты ж не догадайся взять, — прохрипел он, сливая остатки из бутылки.

— Коля, я ухожу. — Она стояла с узелком в дверях.

— И куда же ты? Если не секрет.

— Не знаю. Но больше так не могу.

— Ну? — удивился он. — Ты ж хоть адресок оставь. — Он никак не верил, что она может уйти совсем. Как это? Чтобы баба делала, что хотела? — Чтоб знать, куда письмишко бросить.

— Я серьезно.

— Давай, давай…

Она ушла. Как видно, совсем. Это дошло до него часа через три. И ясно-то стало потому, что дома пустота какая-то. Он стал шарить по углам — нигде ни одного не пустого пузырька нету… «бог… крест… жизнь…» — а в магазин идти неохота.

Все-таки накинул шубу, побрел. Взял несколько бутылок, и к «муроводам» в общежитие. Там небольшая свалка, Чомба там гремит, в тундру собирается. Мазал, мазал… До вечера просидел. И остался ночевать. Пусть узнает, как…

На другой день похмелился — и домой: «Хоть посплю по-человечески». Но дом был пуст, вода в ведре замерзла. Вчера с расстройства дверь забыл прикрыть.

Посидел, посидел, позаворачивался, позаворачивался в шубу, пошел искать: фонарей наставлю…

Был у Володьки Прохорова, был у Магомедыча, у боцмана, заглянул к Ваньке, к Чомбе шел уже с верной надеждой — у бабы Поли лясы точит — нету. Тогда стал заходить в каждый дом подряд. Нету. Прячется — догадался. И, придя домой, стал рубить всю домашнюю утварь. Все порубил, вспотел. Убью, решил, завернулся в шубу и повалился посреди побоища. Через несколько часов — уснуть так и не смог — заткнул остатком подушки окно, побрел в сарай за дровами.

Ругайся не ругайся, психуй не психуй, а «коверкот» плохой. Когда жизнь выходит из обычной колеи, сначала это ново, интересно даже, потом неудобно. И в конце концов невыносимо.

А как хорошо было: ночь-полночь, один, с корифанами, хоть со всей бич-компанией, она только переломит брови и начнет накрывать на стол. А если придешь «на бровях», разует, уложит, утром похмелиться приготовит.

Дня через три невыносимо стало. Не тянуло ни к бичам, ни «Золотой Рог» устраивать. От Клавдии Прохоровой узнал, где она. «Как же я раньше недодул? — удивился. — От, зараза, ну…» Но когда подходил к дому дяди Саши, приутих.

Вошел в дом. Они с женою дяди Саши возились у стиральной машины, сам дядя Саша сидел за столом, перед осколком зеркала, скреб огромнейшей, с деревянной ручкой, допотопного фасона бритвой серебристую щетину.

— Моя у тебя? — спросил Страх, хотя отлично видел, что она у него.

Старик, не оборачиваясь, взял ремень, прикрепленный одним концом к ножке стола, стал медленно налаживать бритву.

— У меня, а што?

— Домой ей надо или не надо? Как ты, дядя Саша, думаешь?

— Думаю — не надо, — так же спокойно, с небольшой паузой ответил старик. Когда дядя Саша говорил с паузами, Страх знал, что уговоры, крики, тем более угрозы бесполезны. Еще лет пятнадцать назад на неводе, когда Страх с ребятами замуроводился и на шлюпке ушел к пароходу за «газом» и их пронесло в море мимо парохода, дядя Саша — он тогда председателем был — догнал их на «Бегуне», по одному вытаскивал из шлюпки и каждому давал пачку. С тех пор пять зубов у Страха золотые. — Думаю — не надо, — с ледяным спокойствием повторил старик и, подняв бровь, добавил: — Она у меня приписалась.

— У-у-у! — Страх так хлопнул дверью, что штукатурка посыпалась.

А через два дня был в Оссоре, в больнице.

Выйдя от дяди Саши, почувствовал резкую, колющую боль в правом боку. Едва добрался до дома деда Чомбы.

— Вези в Оссору.

— Собачки, ангел мой, приморенные. Только из тундры.

— Бабке на конфеты. — Страх протянул пачку денег.

— Сейчас, ангел мой, сейчас, — засуетился Чомба. — Потихоньку доедем.

— Замазать дай.

Врачи говорили, что, если бы трезвый был, умер бы в дороге. Дед привез его уже в беспамятстве.

— Коля. — Зойка дежурила у его кровати. Операция была сложная, с отсасыванием крови и гноя. — Коля, я ведь так жить дальше не могу с тобою.