Николай Рыжих - Избранное

— Доченька, зачем же ты нас обижаешь? — запричитала мать. — Нам ничего не надо, нам на вас посмотреть… внученьку понянчить.

— Мама, вы думаете, мы обеднели? — не поняла ее Мурашова и выдвинула чемодан. — Да мы, да мы… мы еще вот чего накупили! У нас еще вот что…

Аришка насупилась и покраснела вся, а Сашка, ее муж, хмыкнул и пошел из кухни.

— Мне внученьку понянчить… ангельскую душу.

Ваньке даже за Сашкой неудобно было пойти.

А из-за этих тряпок, считай, и колотишься. Ванька резко задвигал рубанком, стружки так и завращались. Бегал с работы на работу. Два раза в Пахачу за длинным рублем ездил, чуть не замерз. Привозил денег большими кучами, ну и что? Да таким, как моя или Торпеда, хоть сколько, все мало будет. Чуру-то нету. А в Москве? Чуть не чокнулся… Тьфу!

В Москве, когда ехали в отпуск, Ванька действительно чуть с ума не сошел. Под землею же жарища, толкучка, все спешат. Чемоданы-то на Ваньке спереди и сзади, набитые рыбой, балыком, икрою, тяжеленные. Наташка пищит, со всех сторон только и слышишь: «Гражданин, не заставляйте проход… позвольте, гражданин… вы поставили чемодан мне на ногу…» И никто толком не объяснит, где этот ЦУМ чи ГУМ, да хоть и объяснит…

— Не могу больше, — сказал Ванька и присел на что-то блестящее. И вот она-тетка в красном картузе:

— На мусорницы садиться нельзя, гражданин!

Наконец нашли этот ЦУМ. Ванька как глянул — когда вовнутрь влезли — на эту мраморную конюшню, набитую людьми как селедками, и опустил чемоданы.

— Нет уж, дуй сама.

— Ванечка, я сейчас… У стеночки вот постойте.

Ждали, ждали… ждали, ждали… Наташка уже и проснуться успела. Наконец Зина показалась, тащит этот мешок.

— Перина?

— Да, перина. — Мурашова была пресердитая. — Такие сапожки были, с молнией внутри, белой каемочкой. За пять человек кончились…

— Тьфу!

— Больше я с тобой никогда не поеду, — вспыхнула она.

— И слава богу.

— Еще в «Людмилу» или в «Светлану» надо, перстень с красным камнем, как у Клавы.

— Да ты что?

— Ваня!

И опять под землю. Из «Людмилы» или «Светланы» она выносила если не коробку с туфлями, то чайный сервиз, если не шапку модную, то еще какой сверток.

— Ванечка, а тебе что купить?

— Шнурки-и-и-и…

Ванька опять приостановил работу. Поправил шапку. Матери бы помочь, но у нее вроде все нормально, на пенсии теперь — пенсия хоть и небольшая, но все ж таки… хату подновили еще с первых денег, что высылал, и всем необходимым вроде обзавелись. А сейчас ей деньги высылать бесполезно, все равно на книжку кладет, «на черный день».

«На черный…» Натерпелась, бедняжка, и то сказать, было-то как…

…Мать крутит самодельную — Матвеич сделал — кукурузную рушку, вспотевшая вся, волосы прилипли к вискам. Собирает выскочившие зернышки. Хлеб почти весь из макухи да кукурузных хряпок, нёбо колет, но и этого… Один раз сидят они с Аришкой за столом, ждут — у Аришки шея тонкая, живот большой от крапивных щей, голова как стеклянная, — когда мать хлеб вынет из печи. Они очень любили корочки подкусывать. И вот он входит, дед Василь, побирун.

— Вынаешь? — спросил он, присаживаясь на лавку и кладя рядом шапку с палкой.

— Вынаю, — раздраженно ответила мать, отдирая капустные листья от хлебов.

— А ты, девка, не серчай, — продолжал дед, — ты мне дай только один раз укусить. Я десять дворов обойду, десять раз укушу и день живу.

…Да-а-а… О мешке муки мечтала, а сейчас… Аришка-то баба какая стала! Он вспомнил сестру. Статная, спокойная, на мужа не кричит. Да и сам Сашка не хапуга, хоть и шофером на мясокомбинате работает. Если грузчики когда кинут в кабину коляску колбасы — не повезет домой. Да и Аришка бы стала стыдить его за такое дело. Мирно живут, ладком, хоть хата и не новая. А моя-то? Давай новый дом, и все! Не хочу в этом, и все! У всех финские, а мы? А чем наш плохой? Финские, конечно, красивее. Но и наш-то? Большая комната, две маленьких, кухня такая, что компанию собирать можно — знали с Мишкой, что делали. Дак нет же… Хоть разводись.

«А что, если бы развестись? — Ванька задумался. — Теперь бы холостой был. Хм… гуляй на все четыре стороны, никто тебе ничего. Ни крику, ни шуму, весь свет твой… Куда захотел, туда и пошел.

Хотя стоп! Пойти-то пойдешь, а к чему придешь? К тому же и придешь, если не к худшему, попадется такая, как Торпеда, караул закричишь. Эта хоть попсихует, да отойдет, а та… Это Володька марку держит, а я бы… Нет, не надо разводов. А Наташка? А скоро, может, сынок будет, Ваня, Ванюшка. — У Ваньки все запело внутри и затеплилось, так это хорошо стало, он даже плечами передернул — вспомнил, сейчас живот у Зины, — и вздохнул. — Нет, не надо никаких разводов. Она ничего, а когда за щепками ходила…»

…Лето тогда только начиналось, работы у плотников выше головы. И когда она под вечер приходила щепки собирать, у Ваньки праздник был. Если когда задерживалась или брала не у него, места себе не находил. Куда тут — его нос повисал, — в Куприянове получше… Но такие моменты были редки, щепки она брала почти всегда у него. Может, потому, что не приставал с разными подковырками. Зато только она покажется:

— Ванькина идет.

— К нему направляется…

Один раз она не выдержала:

— Ванькина, ну и что? Завидно?

— Мы уже давно заметили, что ты к нему на свидание ходишь, — отозвался Мишка.

— Хожу, ну и что?

— За свадьбой дело, вот что!

— У тебя, паровоз, не спрошу.

— И не спрашивай, — смеялся вместе со всеми Мишка. — Только поскорее надо это дело обтяпать.

— Горит?

— Конечно, горит, — продолжал Мишка, — одни убытки. Он же весь материал на щепки изводит.

Ребята даже топоры побросали. Она покраснела, растерялась будто. Глянула на Ваньку. «Эх ты, — так и говорил ее взгляд, — за себя постоять не можешь!» Потом тоже засмеялась. Но невесело как-то. Высыпала собранные щепки, вскинула пустой мешок на плечо и побрела. Шла расслабленная, опустив голову. Немного отойдя, начала бабочек с цветов сбивать.

Ребята, нахохотавшись, притихли. До самого конца рабочего дня как в рот воды набрали. А когда пошабашили и налаживаться домой стали, Мишка крикнул:

— Стой, мужики!

— Ты чего, бугор, — спросил Володька, — уж не сверхурочную ли?

— Сверхурочную, — не поднимая головы, ответил Мишка и начал собирать щепки на разостланную телогрейку. Все ребята за ним. Потом всей бригадой, все сорок три человека направились к дому дяди Вани Мурашова и возле крыльца гору дров навалили.

Дня через два мастерил Ванька посылочку, в общаге тогда жил, — балыка, рыбки собирался матери послать. Настроение было грустное и в то же время приятное, побаливает, щемит внутри что-то, а хорошо. Мурлыкал себе под нос: