Николай Рыжих - Избранное

— Ты чего, Юрочка, загоревал? — веселым голосом спросил Демидов, хотя сам кривился от боли.

— Так, между прочим. — Инженер стал подбрасывать дрова в печку.

— Ну и?

— Вот гляньте! — Юрий Алексеевич протянул радиограмму старику.

— О-о-обеспечить… о-о-отгрузку… о-о-оставшейся п-продукции, — склоняясь к дверце печки, читал Демидов, — п-приход… п-парохода… Сегодня, что ли?

— К утру подойдет.

— Он же через три дня должен быть.

— Он в Анапку не пошел, прямо к нам.

Молчали. Юрий Алексеевич ворошил угли в бочке.

— И что же мы сидим? — будто самого себя спросил Демидов.

— Я, Александр Яковлевич, готов идти под суд.

— Да это…

— Обошел все экспедиции, ситуация не лучше нашей. Наших же лучше не трогать. В соседней палатке попытался разбудить бригадира, он в меня чуть сапогом не запустил. — Инженер закрыл дверцу печки.

— И все-таки попробуем, — сморщился Демидов, открывая дверцу печки, — иначе нам нечего было ее досаливать. Сходи в поселок, спирту достань… Холода дьявольские.

— По всей Пахаче ничего нет. Я это уже предвидел.

— Ничего, достанем. Пойдешь к директору рыбкоопа Борисовичу, он меня знает: когда я председателем работал, а он директором комбината, я его надул, три кунгаса горбуши подсунул заместо красницы. Дай бумаги.

И Демидов, склонясь к печке, нацарапал:

«Борисович, замерзаем и горим отгрузкой. Позарез надо тринадцать метров мануфактуры».

Через час Юрий Алексеевич привез тринадцать литров спирта.

— А ну, орелики, подъем! — От койки к койке, скидывая матрацы, которые были навалены на парней, ходил Демидов. — Подъем, братцы, подъем!

Что только не летело в ответ: ругань, просьбы, сапоги. Один из обработчиков пнул ногой Демидова в бедро. Демидов скинул его на пол, затем поднял и ударил. И, как ни в чем не бывало, опять:

— Подъем, ребятки, подъем!

Наконец глыба сдвинулась, проснувшиеся, поняв, в чем дело, стали помогать дяде Саше.

За длинным столом при треске свечей жевали консервы, глотали спирт, пили чай. Курили. Курили долго — знали, что ждет в цехах. А потом — как в рукопашной на фронте — затрещали костры возле чанов, заскрипели доски и бревна, замелькала синеватая рыбка при свете пламени, замелькали бочки и ящики. К утру, к подходу парохода, катер выводил на рейд загруженную баржу.

И еще полтора дня как в тумане. Перед Ванькиными глазами мелькали потоки рыбы, река бочек и ящиков, спины, и знакомые и незнакомые. Кое-кого он узнал: двух милиционеров, продавщиц из гастронома, парторга Пахачинского комбината.

— Товарищи, за отгрузку тройная цена, — объявил расчувствовавшийся Юрий Алексеевич.

— Помолчал бы ты со своей ценой, — оборвали.

— Товарищи, запоминайте и записывайте сами, кто сколько откатил бочек, учет вести невозможно. Звеньевые! Где звеньевые?

Записавшихся не оказалось. Деньги раскинули всем поровну.

«Такие уж кадры, — думал Ванька, любуясь ребятами. После двух полстаканов он согрелся, все казались хорошими. — Когда и без всяких денег согласятся работать, а когда и палкой не заставишь… Хоть генерала давай, а не то что какая-то там Торпеда».

Каптерка между тем наполнялась и наполнялась. Пришел и сам Славка Бондарев, бригадир сварщиков, знаменитость колхоза. Славка мог варить не только корпуса судов, но и полые, с двойной стенкой, винты без всяких шаблонов и расчетов. Держался небрежно, с достоинством. «Как начальник все одно какой», — отметил Ванька. Ввалились мокрые до нитки курибаны, они закончили долбить спуск к воде. Сразу к печке, расселись вокруг, от них пар повалил.

Влетел Гуталин. И опять к печке. Ему подали бутылку, что на окне стояла. Он перелил остатки в себя, шумно задышал, сделав губы трубочкой. Тыльной стороной ладони вытер глаза.

— Ну, я, Ипатьевич, пожалуй, заглушу? — спросил он боцмана.

— Да рановато вроде, Алексей.

— Гоняю-то без толку.

— Да подожди ты, Гуталин, — отозвался Будников, — куда ты спешишь?

— Сколько раз я тебе втолковывал, — подскочил к нему Леха, — что не Гуталин, а Алексей Василич. Не доходит? — И он кинулся к двери.

— Алексей Вас…

Но Гуталина и след простыл. А через десять секунд движок чихнул, стрельнул и заглох. Лампочка над столом растаяла.

— Надо же было тебе, — заворчал Славка, — будто не знаешь.

— Г-ха! Обойдемся. — Будников достал огарок свечи из ящика стола.

— Володя, — примирительно обратился к нему боцман, — закроешь все тут. Я пошел в кузницу скобы отжигать.

— Ясное дело, Ипатьевич.

— А-а-а! Вот вы где, ангелы мои! — ввалился Чомба. — А я слышу, заглох двигун, ну, думаю, не зря это. Дай, думаю, проверю свое хозяйство. — Дед работал теперь сторожем, «пензию» вырабатывал. — Неплохо устроились, ангелы мои, неплохо. — Он потянулся к бутылке и кружке.

«Ну и нюх, — удивился Ванька, — с того берега учуял. А еще темнит: «хозяйство проверяю».

— А я, ангелы мои, признаться, — громыхал Чомба, — без кумпании не могу.

Каптерка гудела. Первая стопка, говорят, — колом, вторая — соколом, остальные — мелкой пташечкой. Сейчас по каптерке порхали мелкие пташечки. Шум, дым… на одном углу стола резались в карты, то и дело хлестали кого-нибудь разбухшей колодой по носу, на другом стучал «козел». Ярко трещали свечи.

«Как это оно получается, — думал Ванька, любуясь ребятами, — ну каждый орлом хочет быть. Вон Мишка: шапка набекрень, папироса в углу рта, щурится…»

А Коля Страх уже выступал:

— Это чтобы я «на фосфор» не взял? Да я, в рот — пароход…

— Г-ха! — гаркал Будников, ставя костяшки домино. — Да ты и на пятно промажешь… г-ха! — Чувствовалось, что он разыгрывает Страха, но тот ничего не замечал. — Ты, Коля, комик… г-ха!

— На пятно-о-о! Чтобы я на пятно?! — Страх даже фуражку на затылок сдвинул. — Да я…

— От жилетки рукава, — язвил Будников. — Г-ха!

— От «муроводы», — доносился чей-то возбужденно-обиженный голос, — прикуп-то мой!

А над всем этим царил бас Чомбы.

— Я, ангел мой, канал строил, — гремел он на ухо Володьке. — И не один.

— Не темни, — насмешливо отвечал Володька, — каналы ни при чем, мы ведь про колхоз говорим.

— Через красную книжку выбился в начальники, — гаркал дед, — теперь прихватываешь всех.

— Ты меня, положим, в начальники не ставил и красную книжку мне не давал, а прихватывать тебя… пусть тебя кобель прихватит.

— Знаем вас.

— Знаю, что знаешь нас, — уже серьезно отвечал Володька, — обрезик небось припрятан?

— Нету, ангел мой, нету, — вздохнул Чомба, — а для таких, как ты, надо бы сохранить.

— Вот видишь… а ведь пора бы понять хоть кое-что. И сына своего не делу учишь. Тот тоже смотрит, где что плохо лежит.

— У меня Федор лучший токарь в колхозе! — Дед вскочил со скамейки, рубанул воздух рукой, а гаркнул так, что форточка зазвенела. Некоторые из увлекшихся стучаньем костяшек подняли головы. — На доске Почета каждый год висит!