Борис Романов - Почта с восточного побережья

Как-то так уж получилось, что я не был октябренком, но пионером я был, и много веселого отбили для меня пионерские барабаны, но одному из них довелось отбить для меня ту границу, за которой кончается жизнь человека и остается память о нем, и потому Симка Петриков, маленький и смешной, в галстуке, сбитом набок, чтоб не ложился на выщербленный кожаный круг барабана, до нынешних дней шагает со мною рядом, и я думаю, что он дошагает со мной до конца.

Рыжий медвежистый доктор спустился сверху, насвистывая.

— Ждете? Уснул парнишка. Правду сказать, это не очень приятно, когда рану чистят. Вот вам сувенирчик.

Он протянул мне на ладони извитый осколок зеленоватого толстого стекла.

— В медальончик вставьте. В общем, йоду вы не пожалели… Карточку, Надежда Степановна, заполнили? Давайте я ее заберу.

— Доктор, переливание делали?

— Пульс у него неплохой… Хороший, говорю, у него пульс. А вам пора бы и очухаться, папаша!

— Видите ли, доктор, я не специалист «скорой помощи».

— Хорохоритесь — и то неплохо, — миролюбиво ответил доктор, — и то хлеб. Недельки через две будет бегать ваш сынок. Только вы очертя голову его не спускайте. Как лето начинается, так и пляжный травматизм! Ну же!

Доктор снова ткнул меня в грудь раскрытой пятерней.

— А навещать его можно?

— Я говорю — пора очухаться! Перепишите, Надежда Степановна, ему распорядок.

— Вы не знаете моей жены, доктор. Так она и будет дожидаться приемных дней! Да она и не уйдет отсюда.

— А где она сейчас?

— На Старобельских островах…

— Далеконько забралась…

— Вот, поеду обрадую…

— А вы поаккуратнее! — вмешалась медсестра. — Поосторожнее. Хоть и вправду уж — миновало…

— Спасибо. Спасибо вам. И вам, доктор, спасибо!

— Может, валерьянки накапать? — все же спросил доктор…

Столетние тополя в парке по-прежнему шумели вершинами, а пониже, на уровне аллейных фонарей, тренировались летать подрастающие галчата, и, пока я смотрел на них со скамейки, ко мне пришло давно забытое желание как следует закурить. Однако вокруг было пусто, да и откуда взяться народу в больничном парке в жаркое июльское воскресенье? Хорошо хоть, щебетали на лавочке неподалеку две старушки в белых платочках и с розовыми лицами — видать, присели передохнуть, притомясь по дороге из бани. Щебетание их было умиротворенным, благостным, когда все на земле хорошо, но, прислушиваясь к их разговору, я разобрал нечто совсем противоположное: старушки отдыхали после трудов праведных в морге, и речь их была большей частью о том, почему оказались покойнику тапочки тесны.

— По земле, видать, походить еще хотел, не больно-то на небо торопился…

— И то сказать, без малого век потопал, ты погляди-кось, не мужичьи ступни, а вылитые коренья!

— Теперь уж таких не будет, кто бы и душу и грешное тело исцелять мог, матушка богородица, царица небесная…

— И то сказать, загостился! Мы уж с тобой давно бабки, а ведь и у него Валерик правнучек не первый.

— А не хотел, видать, к господу спешить…

— И то сказать, нешто у отца нашего Иисуса Христа других праведников мало?

…А это ведь они о том самом кофейноголовом деде, что Валерика у нас на пристани купал! О колдуне этом Лягкове, которого мама Лена расхваливала! Отсидел, знать, знахарь свое на бережку под солнцем… Некому теперь будет мне советы по моторам давать, Валерика закалять, и сынку теперь Валерика к озеру ревновать не придется. Такие, значит, события в нынешнюю жару происходят!..

— Бабушки, вы, извините, не деда ли Лягкова провожать собрались?

— Пошто интересуешься, молодой человек, знал его ай нет?

— Беседовали, когда он на озеро с Валериком приходил…

— Его, молодой человек, его… И то сказать, преставился Хрисанф Иваныч…

— А мы Хрисанф Иваныча ситенские сродственницы. Такое уж наше старушье дело — своих к господу богу обряжать.

— И то сказать, Макаровна, пошли потихоньку. Бог с тобой, молодой человек!..

— Спаси и помилуй тя царица небесная!..

Пошли они неторопливо, два очень старых человека, выполнивших предназначенную для них работу. Про стариков никогда не скажешь, что ходят они тяжело, даже если они еле движутся, — просто ходят они устало и как бы с пренебрежением к тому, на что ступают. Наверное, земля настолько знакома им, что в них уже не находится отзвука ни траве, ни песку, ни жесткому цементу. И белые старушечьи платочки я разгадал: это ведь они шли с последнего земного обряда, а к выносу тела, к обряду неземному, придут они в трауре, в платках черных…

А может быть, у них в деревне Ситенке, колдовской и знахарской, обычай таков?

Скрылись старушки под пологим уклоном ручья Язынец, и я поднялся со скамьи: надо было продолжать задуманный с утра день, но прежде требовалось позвонить домой маме Лене — насчет сынка, а затем добраться с Робертом в Старобельскую луку, к своему покинутому становищу.

Но оказалось, что я тоже еще недостаточно знаю свою жену, потому что чавкнул тормозами у крылечка больницы запыленный грузовик и с подножки его жена спрыгнула прямо на крыльцо, еле успел я ее перехватить. Когда она увидела меня, живого и невредимого, глаза у нее стали как у прыгающего впервые парашютиста.

— Он спит, — успел сказать я, и это меня спасло.

Жена отвернулась от меня, взялась за дверной косяк, и полоска незагорелой кожи жалобно засветилась у нес над воротничком.

— Ну-ну, спит он. Все в порядке…

Но она продолжала реветь.

— Я же тебе говорил, мамаша, — выглянул из кабинки шофер, — в наше время, да чтобы техника подвела! Может, на радостях подкинешь?..

Жена замотала головой, и я протянул шоферу трешку.

— Пылю, гляжу — женщина голосует. Гляжу — не в себе, — оправдывался он, — гляжу — бледная. Разве не поможешь? Мне ведь и вовсе не сюда ехать было… А теперь уж, на радостях… Много отвалил, пожалуй… Порядок, значит? Я ж ей говорил — разве техника счас подведет? Да ни в жизнь!

Он тронулся было назад, но остановился:

— Может, обратно подвезти? Много ведь отвалил-то… Нет? Ну, коли на радостях…

Мне с трудом удалось оторвать жену от дверного косяка и увести на скамью.

— Как дама к нам явилась — я не помню. Я к молодоженам бросилась, к байдарочникам. Он такой очкарик длинный, просто ужас, говорит: «Куда же я вас повезу в такой ветер?» Потом согласился, перевез посредине, где потише… Ой, как я боялась на этой байдарке, кто бы знал! Глаза закрыла, только, думаю, чтобы голова не закружилась, чтобы равновесие не потерять. Мне девушка советовала, как сидеть, а я, как дура, ничего не понимаю… И деньги забыла! Вспомнила, когда на дороге около деревни оказалась, и машина пылит. Ничего, довез… Попробовал бы не довезти!