Борис Романов - Почта с восточного побережья

— Я не знала, что вы собираетесь делать. Но кухню я всю перемыла и собрала. Мы уезжаем, пап? — дочка наморщила нос, совсем как жена.

— Да, полный вперед — и за работу! Начнем с палатки.

Сидя на скамеечке у стола, дама с полчаса наблюдала за нашей возней, отзывая к себе Дэзи, но когда мы стали укладывать в рюкзак топорик, лопату и шампуры, она поднялась:

— Вы уж простите нас ради всего святого. Если бы я знала, что так случится, я бы никогда вас не беспокоила!

— Эти битые бутылки появились при вас?

— Что вы! На тех больших камнях? Что вы! Вы знаете, у меня такое впечатление, что их там всю жизнь бьют… О нет! Наша посуда сложена в пустой палатке, и мы сдадим ее на обратном пути. Мы так уговорились сразу. Вы ведь знаете, приемный ларек расположен рядом с пристанью?

Она вздрогнула, пришлепнула комара на высоко открытой ноге, застеснялась, и оттого, что она застеснялась, я увидел, как обильно поцарапаны ее ноги, еще бы — в мини-юбке по кустам шастать.

— Не поминайте лихом, — попросила она.

— До свидания, — ответила дочка вместо меня и, едва дама скрылась за поворотом тесной тропинки, зашептала мне: — Ты знаешь, пап, она примчалась вся прямо как сумасшедшая, и плачет, и ревет, маме на нее прикрикнуть пришлось. Я так за них боялась, пока они плыли на байдарке! Как там сынок-то?

— Спал, когда я уехал… А дама эта — жалкая дама…

— Ну да — такая кенная!

— Я тебе как-нибудь расскажу… Мы ничего с тобой не забыли?

— Поедем?

— Кольку Прахова ждать придется, День флота нельзя срывать.

— А если мы сами снабжение завезем?

— Я же не знаю куда. Место засекречено, великая мужская тайна. Ты, кстати, проголодалась?

— Не хочется, папочка… Слышишь, опять стихает?

— К ночи совсем заштилеет…

Мы уселись с дочкой на скамейку из выскобленных бортовых досок старой ладьи, поставили локти на столешницу из фанерной рубки разбитого кунгаса, зацепили ногами столбики из обкатанных галькой опор проволочных заграждений, и, наклонясь вперед, чтобы дальше видеть под сосновыми ветвями, с вечерней грустью начали оглядывать совсем уже стихшую протоку, слегка волнующийся изгиб Старобельской луки и потемневшие коричневые холмы Жальников. Солнце стояло низко на западе, и, отмеченная тенью, хорошо видна была линия осыпавшихся окопов, змеящаяся к воде, там, где мы собирали столбики для скамеек. Противотанковый ров, заросший ольхою и ивняком, прямо из озера поднимался в гору и исчезал в белесом поле ржи со стелющимся над ним плоским синим облачком тракторного дыма. Скорбные очертания славянских курганов и трагический зигзаг окопов, ров с торчащими из него верхушками ольх и вековечное ржаное поле, дизельный дым и крики птиц над отдаленным рокотом моторов и запахи воды, травы и леса… и нас двое, связанных общей печалью, над столом, от которого веет трудной и светлой жизнью.

Самые затаенные ароматы земли вытянуло наверх дневным штормом, и в свежем вечернем воздухе дрожал тот густой благоуханный настой, который сам воздух делает осязаемым.

— Пап, как ты думаешь, что будет, если мы на нее наедем?

— На кого?

— На шляпку…

— А! В худшем случае — мотор поперхнется… Давно размокла эта шляпка…

— Она говорила, это ей по заказу из Ниццы привезли…

— Еще бы и нет.

— Ты перемени брюки, я кровь застираю, а то ее потом ничем не возьмешь.

— Да ладно уж…

— Нет. Надень рабочие.

— Да их искать теперь…

— Не ленись, папка!..

Она, напевая тихонько и тоненько, занялась постирушкой, похожая и непохожая на жену, с потешной толстой косичкой, в которую она по-лесному заплетала волосы, отпущенные до плеч. Вот и еще одно повторение моей жизни, странное и не столь понятное, как сынок. Сынок свой в доску, а дочка другое дело, давно отошли те времена, когда я мог узнать у нее все. Женщина, по-моему, всегда останется немного по ту сторону мужской души, какая бы родная она тебе ни была.

Вот и эта плачет по ночам из-за Лелика Одинцова, но ни мы с сынком, ни тем более сам Лелик не властны что-либо изменить. А мне и вообще нечего встревать в это туманное дело, глядишь, годков через семь-восемь и так осчастливят меня дедом, куда денешься, дочка человек добрый и ребятишек любит. Впрочем, она и игрушки любила и боялась только злодеев в кино, зажмуривалась и сжималась в комок, когда они появлялись на экране, ждала, пока не уйдут.

Еще она побаивалась, хотя и любила тоже, большого резинового зайца с большими резиновыми ушами, видимо, он ей казался существом тяжелым, неподатливым, но обаятельным в своей, казалось бы, простоте. По-моему, на этом зайце она постигала структуру мужского характера, прежде чем перейти к анализу меня, сынка, школьных друзей и Лелика Одинцова.

Свечерело, и Колька Прахов должен был объявиться с минуты на минуту, иначе празднество рискует начаться в глухую полночь… И только я об этом подумал, из-за мыса появился плавно вздернутый, такой знакомый по северным морям, нос моторной доры, а потом и вся она, сидящая основательно, но готовая остаться сухою на любой крутой прибойной волне. Лениво лопотал ее движок, и дым выхлопа, как бизань-парус, плыл вместе с нею. Тут и увидел я за рулем доры короткостриженого Кольку Прахова в защитных очках и еще — красивую голову Лешки-капитана, торчащую у самого форштевня. Неужто решили помиловать его, допустить к флотскому столу?

— Привет дачникам! — сказал Колька, поднимая руку.

— Привет труженикам! — складно ответил я.

— Семья где? — В наблюдательности Кольке нельзя было отказать.

Я объяснил.

Колька задумался, и, пока он думал, мы подгребли к Доре.

— Здорово, матрос! — подмигнул мне Лешка-капитан, возлежавший вдоль борта на боку.

— Здравия желаю!

Колька все думал, важно побарабанивал пальцами по мотору. Дым медленно несло мимо нас, и дочка укуталась косынкой, чтобы легче дышать было.

— В чем дело, Колька?

— Видишь ли, не имею я права вас с собой брать. Предрассудок, конечно. Но постановление такое — женщин на это мероприятие не пускать… Как на корабле…

— Морской закон? Тогда принимай груз — и дело с концом!

— С другой стороны, мне тебя приказано доставить… Ты ведь ни разу на общем сборе не присутствовал?

— Да забирай ты ради бога ящик и буханки — и все! Правда, у меня тут пассажир бойкий оказался, так я тебе расписку на недостачу напишу.

— Моряк не может пренебрегать флотской традицией. Ты приглашен официально, и я должен доставить тебя.

— Тебе для этого такую посудину выделили? На ней же Мировой океан штурмовать можно!

— Именно из этих соображений. Вы же меры не знаете! Как вас иначе без ЧП домой доставишь?

— Понятно… Ну, берешь нас или что?

— Слушай, Николай Еремеич, — вмешался Лешка, — это ведь не женщина, раз на то пошло. Это ведь ребенок! Насчет детей уговора не было.