Лилли Промет - Девушки с неба

Перед неубранными массивами хлебов колхозники Такмака чувствовали, что приходится рассчитывать только на собственную силу.

А хватит ли ее?

Деревня была разделена на лагеря. На поля за несколько километров везли питьевую воду, свежий хлеб и жирную похлебку в больших котлах. В обед дети постарше приносили грудных младенцев, — они спали в тени под ольхами, и усталые, запыленные матери кормили их. После коротенького отдыха, который, казалось, утомлял еще больше, работа продолжалась до темноты.

А Кристина так не могла. Она совала под нос бригадиру свои набухшие, расцарапанные руки. Пусть дадут любую другую работу, а на поле она больше не пойдет! И бригадир назначил Кристину на ток, собирать солому.

Женщины в Такмаке никогда не повышали голоса. Ссорясь, они бросали острые взгляды, язвительные слова, но внешне всегда оставались спокойными, говорили тихими, гортанными голосами. Но сейчас и они покрикивали:

— Эй, ты!

— Шевелись, шевелись!

Повсюду, на пыльных дорогах, скрипели колеса, трусили лошади с нечищеными гривами. Мальчишки, погоняя лошадей, стояли в телегах с важным видом, — ведь им поручено ответственное дело.

Из молотилок безостановочно текла золотистая струя, и тяжелые горы зерна все росли. И снова слышался озабоченный и сердитый крик:

— Эй, ты там!

— Шевелись, шевелись! Хлеб! Это хлеб!

Глаза Кристины болели от летящего мусора, от шума машины кружилась голова, а руки деревенели от постоянной спешки. И несмотря на это, ее все время подгоняли. Девушка кусала губы. Разве она не спешила? Разве она не старалась изо всех сил? Разве не она храбро сопротивлялась тошноте и недомоганию?

В ее ушах гудели знакомые голоса. Рууди Популус поднимал снопы в молотилку. Он казался пиратом — красный нос, большие волосатые уши и цветастый платок. И вдруг Кристина увидела, что все отдаляется, растворяется в тумане… и она упала навзничь.

После обморока Кристина долго еще лежала на соломе, прежде чем смогла без посторонней помощи пойти домой.

Придя с работы, Тильде едва стояла на ногах от усталости и от переживаний за судьбу дочери. А Еэва была особенно нежна с Кристиной. Девушка лежала очень тихо, подавленная. Их нежность вызывала в ней жалость к самой себе, и слезы текли на подушку. Что, если она вдруг умрет, тут, далеко, на чужой стороне?.. Придет зима со снегом, потом весна, на всем земном шаре все будет цвести, жить. А Кристины уже не будет…

Только Популус и Йемель, вернувшись домой, даже не справились о ее здоровье. Не поевши и не вымывшись, они сразу же завалились спать. Тильде сидела в темноте и держала руку Кристины. У нее не было сил, чтобы раздеться и лечь.

Кристина закрыла глаза, но все равно казалось, что над головой кружится потолок и рушатся стены. Вздохнув, Тильде сказала:

— Завтра придется позвать врача. Бригадир требует бюллетень.

Сквозь сон Кристина чувствовала, что мать рядом, но продолжала лежать с закрытыми глазами.

Тильде уже два раза прибегала с работы. Подоткнув одеяло, она садилась на край нар.

— Тебе лучше, Кристина?

— Я не знаю.

Яркий дневной свет больно ударил в глаза. Опять это солнце, жара, пыль! Кристина взяла из рук матери градусник. Руки, ноги и голова, казалось, налиты свинцом.

Но температура была нормальная.

— Что же теперь делать? — беспокоилась Тильде.

— Пойду к врачу, — обиженно пообещала Кристина.

— Пусть он осмотрит тебя внимательно. Расскажи хорошенько, где болит, и скажи, что у тебя нет сил.

Тревога Тильде, ее жалкий вид, ее усталое, запыленное лицо расстроили Кристину.

— Еда на столе. Поешь, прежде чем пойдешь, — Тильде вздохнула.

Мать ушла, и Кристина закрыла дверь на крючок. Снова легла, натянула одеяло на голову, свернулась калачиком и пыталась уснуть. Но не смогла, во все окна в комнату светило солнце. Зачем так много маленьких окон? Лучше одно большое.

По утрам Кристине хотелось спать. Спать как можно дольше. А теперь сон не приходил. И в голове еще был свинец, где-то в затылке.

На прошлой неделе Кристина сказала бригадиру:

— У меня образование. Гимназия.

— Очень хорошо, скажи об этом председателю колхоза, — может, возьмет тебя счетоводом. Мне от тебя ведь никакого толка… — и старик махнул рукой. — На счетах щелкать ты, может, все-таки сумеешь?

Кристина не стала объяснять бригадиру, что на счетах она щелкать не умеет. Складывать она еще кое-как может, но вычитать, умножать и делить — нет. Она сделала печальное открытие: она вообще ничего не умеет. «Образованный человек» — немного танцует, плохо знает языки, немножко поет, рисует, иногда пишет стихи. Кристина взяла с подоконника будильник и завела его. Идти на прием к врачу было еще рано.

В тазике ждала вода для умывания, на столе, под салфеткой, завтрак. Популус уже не раз замечал Тильде:

— Что за барышню твоя девчонка разыгрывает!

Что в этом дурного, разве мать не имеет права заботиться о своей дочери?!

С большим аппетитом Кристина съела яичницу и подумала о своей матери, как это она все переносит и никогда ни на что не жалуется. Почему это? Потому что она простая, необразованная женщина и с раннего детства привыкла к трудностям. Или она просто нетребовательна, ничего лучшего от жизни она и не желала?

Если никто в доме не хотел идти за водой, Тильде брала на плечи коромысло и легким, быстрым шагом торопилась к реке. Кристина так не могла.

— Почему ты идешь? Разве ты не видишь, что все тебя эксплуатируют? — сердилась Кристина.

Мать улыбалась:

— Кто-то же должен идти?

Или говорила:

— Разве это так трудно? Пока других допросишься и дождешься…

Но Еэве однажды призналась:

— Большое счастье, когда работа меня боится. Сердце поет. Словно я все могу, словно мне все доступно!

Еэва тоже ее не понимала:

— Что ты на фабрике с утра до вечера трудилась — это ясно. Но убивать себя работой здесь… Какой смысл?

— Какой смысл? — спросила и Кристина.

— Не так уж это трудно, — оправдывалась Тильде. Разговаривать с ней об этом было бесполезно.

Кристина пробралась в каморку, где стояли чемоданы, открыла свой и торопливо, с жадным интересом стала вытаскивать платья. Она выбрала самое любимое и села перед зеркалом. Платье жало под мышками и бесстыдно подчеркивало по-девичьи острые груди. С чего это она так поправилась? От воды и картошки?

Кристина внимательно разглядывала себя. Красива ли она? Разве это красиво? Такие длинные руки и шея. Круглое лицо и челка, и глаза так далеко расставлены. Низкий лоб, большой рот и большие уши. Едва заметные светлые брови и нос, слишком маленький для такого широкого лица. Разве это красиво?

А ведь Кристину считали красивой. На школьных вечерах мальчишки посылали ей с «амурной почтой» письма и провожали толпой до дому.