Лилли Промет - Девушки с неба

Было несколько причин, почему обручение состоялось в сельской кирке. Под ручку с женихом невеста выглядела роскошно в белом кружевном платье с длинным шлейфом и под фатой.

Невестинскими цветами были любимые цветы баронессы: весенние ландыши, но перед обручением пришлось заменить их на букет роз — запах ландышей вызвал у фрейлейн головокружение. От беспокойства Рейнхольд совершенно вышел из себя, но госпожа Эльфи поставила баронессу на ноги, дав ей понюхать нашатырного спирту.

Две недели молодожены жили в деревенской усадьбе баронессы. Теперь пили чай по вечерам в гостиной поместья, а днем Рейнхольд занимался делами имения, которые находились в невероятно запущенном состоянии.

— У тебя для меня больше вовсе нет времени, — жаловалась фрау Элизабет Ульрике. В отсутствие Рейнхольда она дремала или любовалась обручальным кольцом на своей руке, которая покоилась на коленях.

Рейнхольд посоветовал продать усадьбу и поместить деньги более выгодно. Но баронесса возражала.

— Это родовая усадьба моих предков, — сказала она гордо.

— Она сильно запущена, — объяснял Рейнхольд. — И требует больше расходов, чем может дать доходу.

— Что с того. Но я не могу ее продать.

Рейнхольд не настаивал, потому что не был тут хозяином. Все недвижимое имущество — два каменных дома и поместье — по-прежнему принадлежало только Элизабет Ульрике. Вступая в брак, Рейнхольд сам пожелал так, чтобы у баронессы не возникло ни малейшего сомнения в его бескорыстности. А также для того, чтобы и посторонние не могли его ни в чем упрекнуть.

Рейнхольд всегда так поздно кончал свои дела, что баронесса засыпала в ожидании. Утром Рейнхольд рассказывал, как он глядел на свою спящую супругу, жалея будить ее и тревожить.

— Ах, как это дивно! — говорила фрау, тронутая нежностью супруга. — Это несказанно прекрасно!

— Прекрасная декамероновская секс-история, — сказал Мейлер. — Но затем Рейнхольд убил баронессу?

— Ох, нет! Почему! — запротестовала Саския. — Вы говорите так, словно начитались плохих детективов. У него не было в этом ни малейшей необходимости.

Баронесса все равно умерла. В Германии. Она уехала туда по призыву Гитлера, и Рейнхольд должен был сразу же последовать за нею, как только завершит формальности по продаже имущества своей супруги. Баронесса оставила ему доверенность.

Фрау Элизабет Ульрике слала ему из Позена нежные и горестные письма, которые могли бы и у камня исторгнуть слезы. И госпожа Эльфи получила от нее письмо на смеси эстонского языка с немецким, в котором баронесса жаловалась, что ее поместили в Позенскую богадельню, в одну комнату с шестнадцатью отвратительными старухами. И что деревянные кровати их привинчены к полу.

Она писала, как умирает от тоски по Эстонии, и просила выяснить, что случилось с ее мужем, господином Рейнхольдом, о котором у нее нет никаких известий.

— Бедная баронесса, — сказал Константин. — Мне жаль ее.

Все похвалили Саскию за артистическое мастерство, с которым она так явственно изобразила баронессу и Рейнхольда.

Поскольку было высказано желание размять ноги, устроили короткий перерыв, и маленькая компания разошлась по соседним купе к своим спутникам.

А поезд мчался прямо в весеннюю зелень и цветение.

Риккардо говорил, что новое здание вокзала в Риме выстроено прекрасно. Все желали, чтобы предназначенная для них в Риме гостиница оказалась как можно ближе к центру города.

Затем четверо друзей вновь собрались в своем scompartimento. Рим и в прямом и в переносном смысле был уже не за горами, и Саския предоставила Мяртэну очередь рассказывать.

была рассказана Мяртэном. Он предупредил, что собирается рассказать о первом потрясении в своей жизни.

В детстве я всегда проводил лето вместе с матерью и сестрой в деревне у дедушки. Он, как и мой прадед, заведовал деревенской школой.

Летом, во время школьных каникул, дедушка занимался только одним делом — столярничал. В северной части дома он устроил маленькую мастерскую. Люди, которым в это время требовался заведующий школой, не заходили с парадного крыльца, а направлялись прямо к мастерской.

Мне нравилось смотреть, как дерево в его руках превращалось в вещи. Иногда я стоял раскрыв рот от восхищения — и дедушка начинал смеяться. И меня он многому научил, он презирал беспомощность и всегда говорил: «Работа покажет, эстонец ты или нет».

К дедушке приходили обсуждать мировые и местные деревенские проблемы, а также за советом, потому что его очень уважали. Но он качал головой и говорил, что никому советов не дает, может лишь высказать свое мнение.

Совсем другой характер был у моей матери. Она была женщиной мечтательной и очень чувствительной. Стоило нам с сестрой просто так, без надобности, сломать ветку дерева или сорвать пучок травы, мама бранила нас:

— Ломаете, чтобы бросить! Зачем вы так делаете?

Однажды она ужасно рассердилась на пастушат, которые подожгли живой можжевельник, и он сгорел, как бенгальский огонь.

— Смотри никогда не делай ничего подобного! — сказала мне мама.

И я должен был ей поклясться, что никогда так не сделаю.

Однажды я услышал, как дедушка сказал маме:

— Ты все равно не сможешь уберечь их от всех случайностей жизни. — Это относилось ко мне и сестре.

— Ну, сколько смогу, — ответила мама.

Дедушкин старинный дом, в котором было много комнат, служил когда-то помещением для сельской школы, теперь же зимой дедушка пользовался здесь лишь своей библиотекой, а сестра дедушки — тетушка Мари — своей комнатой. Только летом, когда приезжали мы, дом оживал. Мы могли шалить, сколько хотели, могли ходить хоть на голове, но это не оставляло никаких следов, потому что все вещи там были тяжелыми, прочными и вечными. Единственное, что за все годы мы смогли сдвинуть с места и перепутать, — это тетушкины половики. Но она не сердилась на нас за это — мы ведь приезжали туда лишь на лето, — а мечтала, чтобы мы жили там круглый год.

Отправляясь к дедушке, я всегда с радостью думал, что увижу Рекса. Вообще это был особенный пес, от сидения на цепи он стал злым, но я любил его. Им никто не занимался, только я один присаживался перед ним на корточки и нежно обращался к нему. Рекс слушал, склонив голову набок, и затем начинал яростно лаять. Я не понимал его. Может быть, он объяснял, что хочет быть свободным, как я?

Я знал одного местного пастушонка, у которого был пес, умевший лазить по лестнице вслед за хозяином и спавший в обнимку с ним. Собака одного мальчика из нашего класса ходила за газетами для хозяина, а зимой ее запрягали в санки. Я страстно мечтал иметь такую собаку. У другого моего знакомого мальчика был очень хитрый пес, который любил в отсутствие хозяев, нарушая запрет, спать на их постели, хотя его и наказывали за это. Если случалось, что его заставали на месте преступления и начинали отчитывать, он зевал и, казалось, мгновенно засыпал. Как только нотации кончались, притворщик вскакивал и радостно помахивал хвостом.