Лилли Промет - Девушки с неба

«Кристина…» — сказал он недовольно, это прозвучало как: «Кристина, глупая девчонка, ты сама бросаешься мне на шею…»

С тех пор Кристина не хотела видеть Лутсара, она избегала его взглядов в учительской и встреч с ним дома. Но, как и прежде, она ждала его каждый вечер, прислушивалась к его шагам за дощатой перегородкой, к шороху его одежды, к беспокойным движениям на жестких нарах.

За окном тихо, по-воровски шел снег. В такой снегопад Кристина мечтала идти рядом со Свеном Лутсаром и пропасть среди снежных полей.

Трещал сверчок. Кошка мяукала и сверкала глазами на дверь. Тильде выпустила ее: уже давно на лестнице сидел кот — неподвижный, толстый, с ободранным хвостом, — и жалобно кричал. Никакая сила не могла удержать кошку Фатимы, когда на крыльце так кричал кот. Если ее не пускали, она убегала на свидание через печную трубу. Да что там! Во имя любви совершались и большие глупости! Дела любви не знают порядка.

Снегопад прекратился, Тильде не заметила этого, она штопала чулки при сумрачном свете.

А Кристина ждала… Ждала… Ждала. Она чувствовала себя нищенкой в сравнении с Пярьей, которая читала письма Ханнеса как вечерние молитвы и засыпала с треугольным конвертом под подушкой. Чем была Кристина рядом с маленькой счастливой Юлией, которая любила сына Фатимы Ахмета?

— Кто теперь живет в нашей квартире? Или она все так же заперта, как мы ее оставили? — вздыхала Тильде.

Уже давно Кристина не думала о своем доме. Она думала о Кариме Колхозном, о басовитой Бетти Барбе, вокруг которой всегда толпились дети, она думала о красивой Татьяне, о невестке Ситска Лиили, которая ушла, и о Свене Лутсаре. Дом был где-то далеко.

— А мне кажется, что каждый прожитый день приближает нас к дому, — сказала Тильде. Кристина встала, подошла к матери и положила голову ей на колени. Как в детстве.

— Завтра рождество, — сказала Тильде.

Поздно вечером пришла Киска Белобородова. Тильде скатала чулки в шарик и отложила в сторону.

— Это все-таки ты, — сказала она беззвучно.

— Я.

Снег таял под ее валенками. Киска бросилась Тильде на шею и громко заплакала.

— Ну скажи! Скажи, почему?..

Тильде крепко держала в своих ладонях маленькое желтое лицо Киски и хотела узнать, почему девушка отказалась от нее утром.

— Почему?

— Боялась, — ответила Киска.

— Кого?

— Всех.

— Я не понимаю.

— Хочу жить как все. Я тоже! Как все люди! — У Киски дрожали губы.

— Я ничего не понимаю! — жаловалась Тильде. — Объясни наконец.

— Вы знаете, кто я?

— Кто?

— Вы ведь знаете моих родителей?

— Ну и что?

— Я ведь это от всех скрывала!

Это был обыкновенный, деревянный дом. Четыре квартиры. Во дворе под одинокой ивой колодец с вертушкой, а к воротам вела дорожка, обсаженная кустами, на которых дети ловили майских жуков. Единственным удобством считалась веранда с цветными стеклами, выходившая на улицу. Эта роскошь стоила денег, и Тильде каждый месяц приходилось торговаться с хозяином.

На нижнем этаже, рядом с Лаевами жил базарный торговец Отто Майм с женой и детьми. Своего осла он привязывал к крылечку у дверей квартиры, чтобы он был виден в окно.

В мансарде жил портной Антон Таубе с женой Минной, их прозвали Голубчиками, — ведь Таубе по-немецки голубь. Портной уже много лет жил лишь случайными мелкими заказами, и Минна из-за этого ежедневно пилила мужа, выгоняла из дому и выбрасывала на лестницу его пальто и шляпу. Но потом Минна как каменная сидела у окна и ждала. Стоило показаться в воротах маленькой худой фигурке мужа, Минна радостно бросалась ему навстречу.

— Голубчик, где ты был так долго? — с волнением спрашивала она, помогала уставшему мужу снять пальто, ставила на стол миску картошки и, как ребенка, заставляла его есть.

Портной покончил с собой в ближайшем леске, и все женщины из их дома отрезали по кусочку от веревки, на которой он повесился, — ведь эти кусочки должны были принести им счастье.

У четвертой жилицы было прозвище «Канамама» — «Наседка». Может быть, потому, что своих двух дочерей она всегда звала так:

— Цып, цып, цыплятки, идите домой! Мама сварила киселек.

Канамама по вечерам выходила на улицу разодетая и накрашенная. А тем, кому вздумывалось упрекать ее за дурную профессию, Канамама кричала:

— Да, такая! Да, я такая! Зато дети мои хорошо одеты и всегда сыты.

На заднем дворе за высокими кустами сирени спряталась жалкая лачуга. И она не стояла без жильцов. В один дождливый вечер там поселился Александр Белобородов со своей большой семьей — женой Таисией и детьми Ксенией, Николаем, Анатолием и Михаилом.

Сначала все жалели это несчастное семейство. Канамама подарила им поношенную детскую одежду, вдова портного делилась хлебом, а дети торговца Майма тащили к Белобородовым из дому все съестное, пока отец не выпорол их за это.

Дворянин и бывший офицер царской армии, Александр Белобородов от революции бежал не с пустыми руками, в Таллине он открыл магазин колониальных товаров и продолжал жить бурно и широко. Княжеских детей растила «мадемуазель», и княгиню Таисию, как и раньше, причесывала и одевала ее горничная Маша… пока из пятикомнатной квартира не стала двухкомнатной, потом однокомнатной и, наконец, не превратилась в лачугу. Княгине Таисии напоминал о горничной только редкий гребень, Ксения стала Киской, Николай — Колькой, Анатолий — Толькой, самому маленькому было два года, и с самого рождения он звался Моськой.

Таисия целыми днями лежала на сколоченном из досок ложе, с распущенными, как у русалки, волосами, с глазами, полными грустного удивления. Когда ей хотелось курить, она жеманно просила:

— Анатолий, mon cher, принеси папиросу.

Мальчишка послушно бежал выполнять просьбу. Но когда хворый маленький Моська рано утром начинал верещать от голода, сонная княгиня швыряла в него чем попало. Тогда Киска вставала, брала младшего братишку на закорки и несла во двор, чтобы он не тревожил сон родителей.

«Золотые дети», — хвалили люди. Все заработанные попрошайничанием деньги и пищу до последнего кусочка они приносили отцу и матери.

Таисия сохранила привычку вставать только под вечер. Причесывалась и одевалась медленно и задумчиво. Наперекор моде она носила строгий английский костюм, широкую черную шляпу с белой розой, черные шелковые чулки и светлые туфли. На длинных острых носах туфель была вышита паутина, в которой сверкал жемчуг. Рукой, затянутой в перчатку, Таисия опиралась на руку мужа. Князь галантно распахивал перед дамой калитку, но заметив, что следом бегут их полураздетые отпрыски, злым шепотом гнал их обратно. И Киска завидовала дочкам Канамамы, уличной женщины, — ведь они так гордо и достойно выходили с матерью на воскресную прогулку.