Лилли Промет - Девушки с неба

Это был удивительный день, утренний обход отменили, растерявшиеся врачи бессмысленно суетились и вместо приветствия спрашивали:

— Вы уже знаете?.. Знали.

Киска думала: «Разве жизнь может стать еще хуже? И чего они так боятся?» Кое-кто потирал радостно руки. Девица Фальк сказала строго:

— Это испытание господне.

Ей не было дела до переворота, ее вывел из равновесия беспорядок — никто не выполнял ее распоряжений. С ней сегодня не считались, в первый раз за двадцать лет службы в этом доме!

— Мятеж! — сердито крикнула она и беспомощно расплакалась.

— Мятеж — это как? — несмело спросила Киска.

— Все равно как. Больные не ждут, — резко сказала девица Фальк.

Вечером Ксения рассказывала об этом необычном дне Эрне Гольдинг. Эрна смеялась:

— Боятся рабочих?

Она обвела взглядом комнатку. Киска понимала: здесь все, чего старая женщина добилась в жизни. Совсем немного. Но у Киски не было и этого, ничего, кроме Миши, да и тот не принадлежал ей. Матушка Гольдинг стояла у окна. Сгущались сумерки.

— Ты плачешь? — спросила Киска.

— Я… я не плачу.

— А слезы?

— От радости.

— От радости?

— Рабочие пели «Интернационал», — сказала матушка Гольдинг. — А мой старик этого не слышал…

Киска видела плачущих женщин. Таисия обыкновенно плакала от злобы или от жалости к себе. Девица Фальк — от боязни потерять авторитет. Сама Киска плакала с горя. Первый раз в жизни Ксения увидела слезы большого счастья.

— А твой муж был коммунист? — спросила она.

— Нет. Но это то же самое… Ведь мы рабочие.

Сегодня Эрна Гольдинг не клеила коробки, она закинула их в дальний угол.

— Расточительница, — удивилась Ксения, увидав на столе праздничную еду: чайную колбасу, печенье, конфеты.

— Сегодня такой день, — сказала Эрна Гольдинг.

— А ты знала, что он придет?

— Да.

— Ждала?

— Да.

— А что этот день принесет?

— Новую жизнь.

— Всем?

— Всем, кто этого заслуживает.

— А кто не заслуживает?

— Тех будут судить.

— Их убьют? — спросила Киска.

— Нет. Просто заставят работать.

— Но ведь это не наказание!

— Для них это самое большое наказание.

Матушка Гольдинг погасила свет и стала раздеваться.

— Над кроватью старшей сестры, — задумчиво сказала Ксения, — написано: «И все, что вы просите в молитвах своих, вы обретете, веруя». Ты ведь верила?

— Молитвы тут ни при чем. Борьбой, ценою больших жертв завоеван этот день, — сказала Эрна Гольдинг.

Птицы во весь голос пели под светлым июньским небом. Эрна сняла со стены фотографию своего мужа. Девушка отвернулась — подсматривать неприлично.

«А моего отца тоже будут судить», — думала Ксения. Отец часто хвастался денщиком. «Был у нас один болван — Федот!» — рассказывал он. Летом в Териоках князь в наказание велел привязать своего денщика к дереву. Нечеловеческие муки солдата ужасали людей, денщик с ног до головы был искусан комарами, но присяга — высшая дисциплина. Денщик кричал:

— Не подходить! Терплю наказание!

— Болван! — смеялся князь, вспоминая это.

Никогда не слышала еще старая мрачная больница молодого смеха, звонких голосов. Прибыли новые врачи, новые сестры, новые инструменты. Начались политзанятия и лекции по повышению квалификации. Обставленную дорогой мебелью палату, которая раньше служила гостиной для состоятельных больных, теперь превратили в красный уголок.

Девица Фальк, как и прежде, была незаменимой, требовательной к себе и другим, и молодые сестры, как и раньше, плакали под ее началом. После того как они покритиковали старшую сестру на комсомольском собрании, девица Фальк стала еще более требовательной, замечала малейшую небрежность и неточность. И всегда выходило, что она права.

Ксения теперь училась на курсах. Она, нищенка, должна была стать сестрой.

«Сестра Ксения!» — будут говорить врачи. «Скажите сестре Ксении»… «Спросите у сестры Ксении!» Киска, Киска, разве не об этом ты мечтала? Ты скоро спрячешь волосы под высокий белый чепец. Ты станешь большим человеком!

Девица Фальк больше ни разу не позвала Киску на молитву.

— Ты теперь тоже начнешь губы красить? — зло спросила сестра Фальк.

— Нет, — спокойно ответила Ксения.

Девица Фальк была надменной, но Ксения понимала, что эта холодная надменность скрывает боль и неуверенность. Увы, Ксения не могла ничем помочь человеку, который по-своему желал ей добра.

— Учись. Не теряй времени, — советовала Эрна Гольдинг и вырезала из газеты статью, где в числе других ударников была названа и Ксения Белобородова.

Однажды в воскресенье утром к ним пришел старший брат Киски — Николай. С тех пор как девушка ушла из дому, она не видела его ни разу. Парень был коренастый, широкоплечий, рыжий и сильный, как отец. Николай не поздоровался, он вытянул из-за стола стул, сел на него верхом и оперся подбородком о высокую круглую спинку.

— Как живешь? Коммунисткой стала? Купили тебя?

Он отшвырнул стул в сторону, подскочил к сестре с горящими злобой дикими глазами и тяжело ударил Киску по лицу.

— Не забывай, что ты княжна!

Миша заплакал и бросился защищать сестру.

— Этот ублюдок еще жив? — удивился Николай и небрежно оттолкнул мальчишку. Ребенок упал и захлебнулся громким криком.

Николай избивал сестру грубо и слепо до тех пор, пока она не упала вся в крови.

— Пожалуешься, убью! — уходя, пригрозил Николай.

Ксения потрогала свое лицо, поднялась и стала успокаивать испуганного ребенка. Потом смыла с пола кровь.

— Боже мой, что случилось? — закричала матушка Гольдинг: она ходила на могилу мужа.

Ксения бросила на Мишу предостерегающий взгляд.

— Пьяница ко мне пристал.

— Позвала бы людей на помощь!

— Улица была пустая, я звала.

От Таисии Ксения знала, что ее средний брат, Анатолий, до июньского переворота пел в кабаре французские шансонетки и русские романсы, но чем занимался Николай — об этом даже мать не имела понятия.

Теперь Ксения боялась оставаться одна дома. Но Николай больше не приходил.

Он пришел через год.

Ксения упаковывала вещи, больница эвакуировалась. Это было в начале войны. Матушка Гольдинг ходила со своим заводом строить оборонительные сооружения, а Миша сражался во дворе с мальчишками.

Кошка лениво лежала на крыльце, и птицы в поисках воды прыгали вокруг ссохшейся лохани. Ни одной тучи, жара и пыль.

Матушка Гольдинг грустно обняла Ксению и мальчика.

— Мои дети!

Она еще нужна была здесь.

— Я тоже поеду, но не сейчас.

— Мама! — сказала Ксения, целуя ее руки и лицо. Не хватало слов. «Ты! Ты лучше всех! Я буду любить тебя вечно. Я не забуду!» — это хотела она сказать.

Настоящим матерям не нужны слова. Ксения стояла на крыльце, посылая рукой прощальный привет матушке Гольдинг, которая рано утром уходила на оборонительные работы. Дойдя до угла, пожилая женщина отослала домой Мишу, который провожал ее, обернулась и напомнила: