Лилли Промет - Девушки с неба

— А какая вы были в молодости? — спросила Татьяна, следя за ней.

— Не крути! Ты хочешь знать, всегда ли у меня был такой нос, как у пьяницы-пономаря? Всегда. Но, несмотря на это, меня любили все три моих мужа. Да еще как!

Барба подмела пол, выглянула разок во двор — посмотреть на трубу — и велела Татьяне поставить на стол хлеб и все остальное. Остального и не было. Только солонка, сделанная детскими руками из бумаги. И картошка.

— Ешь! — заставляла гостью Барба. — Чудесная картошка!

Татьяна не отказывалась, хотелось побыть с Барбой. Художница вдруг вспомнила о чем-то, встала и, держа картошку в руке, достала с вешалки дубленую лисью шкуру.

— Одна чудачка принесла. Они все хотят что-нибудь принести. Хоть начинай из-за них платить подоходный налог!

Она с недоумением повертела рыжую шкурку и, отдуваясь, обернула ее вокруг шеи.

— Ха. Воротник.

— Кто сделал эту солонку? Ее тоже принесли?

Барба снова села за стол, забыла про меховой воротник, сказала, восхищаясь солонкой:

— Сенечка подарил.

— Это Анькин мальчишка?

— А кто же? Маленький рыжий чертенок.

Мальчишка был любимцем Бетти. От прикосновения его тоненьких, хрупких пальцев оживала глина. На всех подоконниках в доме художницы стояли вылепленные Сенечкой птицы и звери. Фигурки беспомощно неправильны, но выразительны и полны радости. Он лепил смеющихся собак и птиц, похожих на ссорящихся женщин. И Барба могла ночью встать и зажечь свет только для того, чтоб посмотреть, как смеется глиняная собака.

Сенька, беспокойная душа, неутомимый озорник, который показывал прохожим фиги, жил самостоятельной, не зависимой от матери жизнью, терпеливо часами мял кусочек глины, без устали сидел у старой художницы, когда она лепила или рисовала. Он не пропускал ни одного дня, прибегал сюда. Рубашка выбилась из штанов, над валенками — голые красные коленки.

— Иди приведи себя в порядок, — заставляла Барба. — Совершенство — это не мелочь. Но оно зависит от мелочей.

Мальчик нехотя вставал и плелся домой. Но довольно скоро приходил обратно — на ногах чулки, белый воротник на курточке, но рубаха по-прежнему из штанов наружу.

— Так, — говорила Барба. — Приступим к делу.

Фантазия этого мальчишки увлекала ее. Он давал своим животным имена, выдумывал им биографии, друзей и врагов.

— Конюха этот волк не тронет. Лошадей тоже не тронет.

— А кого ж тогда? — спросила Барба.

— Он утащит у Ганеева его полевую сумку. Вот.

Однажды мальчик похлопал художницу по бедру.

— Хм, — удивленно пробасила Барба и села. — Иди сюда. Скажи, почему ты меня пошлепал?

Сенька смутился. Почему? Этим он просто выразил свое одобрение — ведь дома так делают взрослые.

Позавтракать утром у него не хватало времени, и, когда Барба поставила на стол котелок с картофелем, мальчишка сразу протянул к нему руку.

— Я думала, ты только пирожки уважаешь, — пошутила Барба. Худые пальцы сразу сжались, рука опустилась. — Кушай, дурачок! Я это сказала, потому что сама не умею готовить. Чертовски сложное дело.

Барба басовито рассмеялась. Сеньке стало весело, он держал на ладони обжигающую, горячую картофелину и улыбался.

— Так поэтому вы и едите все время только одну картошку?

— Точно. Только так: летом в мундире, зимой в шубе. И каждый день новое блюдо. В понедельник — золушки. Во вторник — земляные яйца. В среду — земляные яблоки. В четверг — земляные фасолины. В пятницу — картофель. В субботу — клецки со шкуркой [12] Различные эстонские названия картофеля. . Ясно?

К Бетти ходило много детей, но художница не обращала на них особенного внимания. Они тихонько сидели на краю нар и радовались тому, что на бумаге из ничего не говорящих черточек в конце концов получается человечек.

Они терпеливо сидели, смотрели на бумагу и слушали бесконечные рассуждения художницы о жизни на всем белом свете. Когда она смеялась, смеялись и они и радостно хлопали в ладоши.

— Известно, что Александр Македонский разрешал создавать свои портреты только настоящим мастерам, а всяким халтурщикам строго запрещал изображать себя в красках, бронзе и на барельефах. Понимаете?

Дети кивали.

— Нарушителей закона карали за осквернение и искажение святого символа императора. Апулей считал, что такой же строгий закон следовало бы распространить на разных невежд, которым поручают решать проблемы. Их следовало бы карать по закону, чтоб они не говорили того, чего они не знают, и не учили бы тому, о чем сами не имеют ни малейшего понятия. Вот что считал Апулей.

Дети кивали.

У нее на уроках всегда была хорошая дисциплина, и даже директор Искандер Салимов удивлялся такой преданности искусству со стороны детей. Любопытство взяло верх, и он отправился к Бетти домой. Но, очутившись среди ящиков с глиной, глиняных человечков и рисунков, он беспомощно замолчал, покачал головой и стал мять в руках шапку, как школьник.

— Сиди, коль пришел, — велела Бетти. — Скажи, что ты думаешь о красоте?

Бетти Барба была великой поклонницей красоты. Кристина часто приходила к ней в гости и спросила однажды:

— Скажите, где вы видите так много красивого? Выдумываете?

— Не выдумываю. Красота повсюду.

— И здесь, в Такмаке, по-вашему, тоже красиво?

— Конечно.

— А что именно?

— Одна только буйная красота природы еще не делает ни одного места красивым и родным. Люди делают. Только люди, — отвечала Барба. — Например, твоя мама.

— Моя мама? Как так?

— Она красивая. Или хотя бы ее руки.

— Это в переносном смысле, не так ли? — спросила Кристина.

— Совсем нет.

— Тогда почему же вы не вылепите ее руки?

— Кто знает, может, какая-нибудь часть их красоты и есть в моих работах. Красоту можно понять в песне, заботах, работе, горе, гневе, рождении и смерти, во всем человеческом.

— Тогда выходит, что красивого больше, чем безобразного? — сомневалась Кристина.

— Так оно и есть, — сказала старая художница.

Кристине вспомнилось ночное дежурство в Октябрьские праздники у телефона и Карим Колхозный.

«Может быть, вы не чувствуете к врагу такой ненависти, как мы…» — воскликнул Карим и посмотрел на Кристину сверху вниз, как на мусор, который волна войны выплеснула на берег, где живут честные люди.

Кристине хотелось ударить его, но Карим упрямо смотрел вперед, и его рябое лицо было гневным и прекрасным.

Не об этой ли красоте говорит старая художница?

— Может быть, — согласилась Кристина, — но в буднях не может быть прекрасного. И их больше.

— Кристина, — сказала женщина, — не считай себя лучше других, не задирай нос!

Кристина обиделась и еще долго думала о словах Барбы, не понимая, какое отношение имеет разговор о красоте и буднях к ней лично.