Лилли Промет - Девушки с неба

— Верно, — говорила она. — Но ведь я просила у господа прощения.

Я могла бы найти и более подходящее жилье. Но госпожа Амаали учила меня немецкому языку. Это входило в квартирную плату.

Суузи всплакнула от радости, что я оказалась жива и приехала к ней. О себе я рассказала примерно то же, что и папе. Только еще короче. У Суузи не было времени долго выслушивать мою печальную историю.

— После, — пообещала она. Брюква в поле ждала, чтобы ее проредили. — Работая на брюквенном поле, я возвожу Новую Европу, — съязвила Суузи.

Моя история не испугала и не удивила ее. Она утверждала, что мне тут ничто не угрожает. Деревни и без того полны беженцами. Чтобы остаться здесь, нужно лишь спросить разрешения у господина Кобольда. Уж Лаури знает, как объяснить ему все.

Я спросила, подлизывается ли Кобольд к немцам?

— Не сказала бы, — ответила Суузи. — Ему от них чистая беда. Душат налогами.

Суузи ушла возводить Новую Европу, и я осталась одна. Из окна не было видно ничего, кроме густой зелени яблоневого сада. И еще конюшни. Над огромной ее дверью выступала из стены окрашенная в вишнево-красный цвет деревянная голова лошади в натуральную величину. Ее называли Иолантой усадьбы Кобольда.

До самого обеда батрак Техванус чинил коляску с подножкой. Странно, что он не узнал меня утром. А помнил ли он, что когда-то принес мне нанизанную на травинку землянику? Он был по натуре добрый и сердечный. Все кусочки мяса из своего супа отдавал собаке. Поэтому требовал себе на обед дополнительно почти что целый таз тюри. С шумом съедал все это, похлопывал себя по животу и хвалился:

— В середке прочно. Теперь можно снова браться за работу.

И настроение у него становилось таким несказанно радостным, что он восклицал:

— Хоппадилилла! [18] Междометие, выражающее в эстонском языке самые разные оттенки чувств.

На что Лаури, муж моей сестры, восклицал ему в ответ:

— Лилладилилла!

Техванус восклицал и еще по одному поводу: когда растапливал баню.

— Хоппадилилла! Полыхает ад для вшей!

Он любил детей. Старательно вырезал из газет серию приключений Микки-Мауса. Звал детишек смотреть. Чтобы развлечь их, однажды пообещал даже съесть дождевого червя. Обещание нельзя было не выполнить. Но прежде Техванус старательно вымыл червя.

Деньги он называл душегубами. Говорил: человек ловит деньги, деньги ловят души. Он всегда охотно чихвостил хозяев. Но, когда после июньского переворота ему предложили участок земли, он сказал неожиданно:

— Нашли дурака!

Зачем ему большие заботы? Проще, когда хозяин думает и говорит, что следует делать, А для Техвануса пусть всегда будет приготовлена тюря, чтобы он мог с легким сердцем восклицать: «Хоппадилилла!»

Я развернула свернутую и превращенную в мухобойку старую газету. Прочла: крестьяне пусть не беспокоятся, лошадей и повозки реквизируют не навсегда, а только до тех пор и только там, пока и где это будет необходимо.

Сняла со шкафа семейный альбом. Папа отдал его Суузи, когда женился на Маннеке. Переплет, обтянутый зеленым бархатом, с золотыми углами. Изучала своих родителей. Себя. Суузи. Своих братьев в распашонках. У всех были кошачьи глаза.

Мой старший брат Альберт умер от туберкулеза. Еще два брата от скарлатины.

Последняя фотография Вайну, сына Суузи, сделанная в его одиннадцатый день рождения. Утонул в Эмайыги. Нашли только через три дня. Мы боялись тогда, что Суузи наложит на себя руки.

Увеличенная фотография мамы в раме на стене. Лицо не разглядишь, словно в тумане. Взгляд неопределенный, расплывчатый. Умерла при родах.

Мой учитель говорил о книге: беззвучна и нема, однако рассказывает о многом. Полистала книгу. Но читать стихи не захотелось. Поставила обратно в шкаф с застекленными дверцами. Намазала хлеб медом. Он был как приторный клей. Ела и думала: у Колля Звонаря Труута никому не попадется на глаза. К тому же старику нужна помощница. Папа сказал: у Колля двор замусорен, посуда грязная, корова — неряха.

С неряшливой коровой намучаешься. Ей все равно, где валить свои оладьи — в стойле или на выпасе, и непременно она уляжется в навоз. Всегда в навозе с хвоста до рогов.

Жадная корова тоже скотина особенная.

У папы однажды была красно-белая корова. С хмурой мордой и ненасытная. Жевала с раннего утра до позднего вечера. Даже тогда, когда другие, закинув хвост на спину, удирали от оводов или забирались от жары в кустарник. Если случалось, что какой-нибудь неопытный теленок начинал щипать траву у нее под носом, наша ненасытная и жадная Лийзу тут же била его рогами в брюхо. Прямо на людской манер.

Даже после вечерней дойки она жадно хватала на краю загона грубые стебли, которые ни одна животина есть не хотела. Когда же наконец Лийзу загоняли палкой в хлев, она приходила в ярость. Брюхо у нее так раздувалось, что ноги подкашивались. И несмотря на прожорливость, она давала молока гораздо меньше, чем любая другая корова в деревне.

Кроме Техвануса, никто не попался мне на глаза. Техванус возился с каким-то колесом. В конце концов закатил его обратно в каретный сарай.

Дверь задней комнаты вела в сад, принадлежащий Суузиной семье. В саду меня видели бы лишь деревья и кустарники. И птицы. Наливались яблоки. Во всем ощущалась свежесть, все росло наперегонки. Я налущила горсть сладкого горошка. Набила им рот. Шкурки стручков отнесла кроликам. Они возбужденно тыкались в мои пальцы мягкими губами. Они, как и я, были лакомками.

Подумать только: Гиммлер нежно любит ангорских кроликов.

Я села на лавочку перед входом. Здесь не было войны, не было ни мертвых, ни раненых. Лишь дохлый паук размокал в чане с дождевой водой. Ни единого оккупанта. Словно земля уже свободна и принадлежит самим эстонцам.

Закрыла глаза. Чтобы продолжить самообман.

Праздное сидение было непривычным. Солнце затопило сад. Настурции поднимались по стене. Прямо как трескучее пламя. Я раздумывала: куда бы спрятать револьвер?

Ждала племянников. Близнецы отправились на край покоса: искать ягоды. Вскоре они вернулись. Как только услыхали обо мне от матери на поле. Совсем меня не чуждались, хотя и не могли помнить:

— Хочешь посмотреть на моих лапочек? — спросила Пийбе. Принесла полный передник маленьких тряпичных кукол. Положила мне на колени. Потом забрала их. Позвала меня в конец сада, в песочницу.

Пийбе принялась усердно строить дома. Когда они были готовы, поселила в них кукол. Затем пришел Паал и, завывая, закидал песочные дома градом камней.

— Паал! Паал! Почему ты разрушил домики Пийбе? — крикнула я.

— Так ведь война! — ответил Паал. — Я разбомбил их.

Пийбе кивнула. Само собой разумеется. Начала откапывать кукол из песка.