Иосиф Келлер - Суровые дни

Таганцев выпустил трубку, и она повисла, покачиваясь на черном шнуре.

Ночью тихонько, чтобы не разбудить жену, Ростислав Леонидович прокрался к Асиной комнате. В чуть приоткрытую дверь был виден свет. Больной еще не спал. Таганцев вошел и, сев возле Бормотова, рассказал, волнуясь, о случившемся.

— Зря вы расстраиваетесь, — сказал Бормотов, выслушав его. — Увольнение незаконное!

Таганцев удивился:

— Как незаконное? Получена официальная бумага из Екатеринбурга!

Бормотов рассмеялся:

— Бумага все стерпит. У кого вы на службе состоите? У верховного или у этой гниды Елистратова? Нет, не у них. У народа! Вот ваш хозяин. А рабочий народ вас не увольнял и увольнять не собирается. Служите ему, а на всю колчаковскую нечисть плюйте!

Ростислав Леонидович почувствовал: в горле у него запершило, подступили слезы. Стыдясь слабости, Таганцев старательно тер глаза… Но, увидев, что Бормотов улыбается, перестал притворяться.

— Ну что, успокоились?

— Да, да, плачу, как чувствительная гимназистка!

А Бормотов улыбался. Улыбался тому, что у этого человека, который пришел ночью поделиться своим большим горем, такое хорошее, доброе сердце! Когда Таганцев захотел уйти, Бормотов попросил посидеть еще немножко. Дело есть.

— Дело? Ночью? Спать пора! И без того я своей болтовней надоел.

Но Бормотов положил горячую руку на колено Таганцева. Теперь говорил он, а Ростислав Леонидович слушал.

— Товарищи записочку прислали. На завод поступили с фронта орудия для срочного ремонта. Вот ваша помощь и требуется.

— В чем же, собственно говоря? Лишен права появляться на заводе.

— Совет нужен. К примеру, возьмем заводской паровой молот… Говорят, второго такого в России нет?

— Да, он у нас уникальный. Единственный в своем роде.

— А колчаковцы им пользуются на полную силу. Остановится молот — и ремонт орудий застопорится. Но такое сделать надо умеючи, чтоб не подкопались.

Таганцев, сразу поняв Бормотова, испуганно спросил:

— Испортить молот?

— Портить не надо, он нам еще пригодится. А временно вывести из строя…

Таганцев вдруг представил, как забегает по заводу Елистратов, узнав, что паровой молот закапризничал и ремонт пушек срывается! А кого защищают эти пушки, кого? Его, инженера Таганцева? Но ему ничто не угрожает! А вот господину Ольшвангу с его компанией и этому писаке, напечатавшему в газетке грязную статью, — пушки нужны. Еще как нужны!

«Вредное влияние на рабочих, — издевался Таганцев, — вот и получайте, милостивый государь, вредное влияние. Ну-ка, инженер Таганцев, марш в кабинет! Вам еще ни разу не приходилось заниматься подобными вычислениями! Подумайте хорошенько, как половчее сварганить дело, да так, чтобы комар носу не подточил!»

Таганцеву стало весело от мысли, что он насолит этим господам и совершит первое в жизни служебное преступление.

— Утром получите рецептик. А сейчас спать! Спать!

Таганцев потушил лампу.

Вскоре после свадьбы Ася поняла, что поступила неосмотрительно и легкомысленно, согласившись стать женой Вадима — мадам Солововой-младшей. И все же она старалась, чтобы Вадим чувствовал себя счастливым. Но чем больше узнавала она характер Вадима — тщеславный и мелочный, тем сильнее росла неприязнь Аси к мужу. Любой разговор с ним вызывал беспричинное раздражение, скрывать и сдерживать которое с каждым днем становилось трудней и трудней.

Ася нарочно задерживалась в больнице, соглашаясь на ночные дежурства, а свободные вечера проводила у родителей, чтобы меньше времени бывать дома, вместе с Вадимом.

Но подобно тому, как тепло летнего дня превращается в тяжелую, изнурительную духоту, когда все жадно ждет освежающей прохлады и она приходит в лиловых вспышках молний и грохоте грома, так и напряженность их отношений разрядилась бурным объяснением. Поводом послужило предложение конторы, сделанное Вадиму, — занять место уволенного Таганцева.

Слушая хвастливый рассказ Вадима о том, как его вызвали к управляющему, Ася, хотя и знала его непомерное честолюбие, думала, что из благодарности к человеку, сделавшему для него так много, Вадим отверг оскорбительное предложение. Он доказывал, что согласился исключительно из-за желания сохранить то хорошее, что связано с деятельностью Ростислава Леонидовича, и ради того, чтобы модель Таганцева не очутилась в чужих руках. Но Ася потребовала, чтобы Вадим взял согласие обратно. Вадим отказался:

— Моя карьера поставлена на карту! Твой отец всю жизнь играл роль Дон-Кихота. Но я быть Санчо Пансой не намерен!

Ася решительно заявила, что между ними все кончено.

Появление Аси в родительском доме с чемоданом явилось полнейшей неожиданностью для ее родителей. Казалось, все свидетельствовало о том, что между молодыми супругами царят мир и любовь и живут они, как умиленно говорила мадам Соловова-старшая, словно пара голубков. И вдруг!..

Варвара Лаврентьевна попыталась узнать, что же произошло, но Ася отшутилась модной фразой «Не сошлись характерами», попросив мать больше к этому не возвращаться.

— Но твой брак освящен церковью!

Ася махнула рукой.

Варвара Лаврентьевна посмотрела на мужа, ожидая, что он скажет веское слово. Но Ростислав Леонидович не скрывал удовольствия:

— Ася возвратилась в родные пенаты!

Варвара Лаврентьевна окончательно растерялась:

— Где же ты будешь спать? В твоей комнате больной… Придется пока устроиться в нашей спальне.

— Я теперь лицо свободной профессии, — улыбнулся Ростислав Леонидович, — и кабинет мне не очень нужен.

Он понес Асин чемодан в кабинет…

В тот же день вечером Ася, торопясь на ночное дежурство, встретилась с Сергеем. Он поднимался на крыльцо как раз в то время, когда она открыла дверь.

— Ты уходишь? — Сергей задержал ее руку.

— Да… На этажерке между книжками спрятана твоя тетрадь. Та, что ты оставил у матери.

— А я считал ее пропащей! Там записаны расчеты. Они могут пригодиться для модели Ростислава Леонидовича.

— Знаю.

— Ты? Откуда!

— Читала.

— Все?

— Все. Пусти… Я опаздываю…

— К мужу? — Сергей выпустил Асину руку. — Понятно…

Ася рассмеялась:

— Ничего не понятно!

— Ты смеешься?! — Сергей рванулся к двери, но Ася успела его остановить. Она теперь не смеялась. Лицо ее стало серьезным.

— Я ушла от Вадима… И никогда — слышишь, никогда! — не вернусь.

Ася обхватила шею Сергея и несколько раз быстро-быстро поцеловала его. Потом, спрыгнув с крыльца, побежала…

Еще прохожие с трудом пробирались по неровным узким тропкам, протоптанным в сугробах, сплошь покрывших тротуары и улицы заснеженной Москвы, а апрельское солнце пригревало все жарче. С крыш и балконов свисали разнокалиберные сосульки. Все суматошнее звучала разноголосица птичьего хора.