Иосиф Келлер - Суровые дни

— Вы… Вы пожалеете!

Схватив с вешалки шубу и шапку, Ольшванг, не одеваясь, выскочил на улицу.

…Слушая продолжение разговора, Сергей и Бормотов поглядывали друг на друга, улыбались и подмигивали, представляя, как чувствует себя матерый шпион, когда рухнули его планы. Но вот, словно выстрелив, хлопнула дверь. Потом стало тихо. У Бормотова опять начался приступ мучительного, надсадного кашля.

Когда Таганцев вторично появился в Асиной комнате, Сергей благодарно пожал ему руку.

— Вы молодец!

Но Таганцев резко выдернул руку. Чудовищная беспринципность! Идет на подлог и хоть бы хны. Ни капли угрызения совести. А этот больной человек и не подозревает, до какого морального падения дошел Сергей. Надо немедленно разоблачить карьериста. Вывести на свежую воду!

— Знайте, — крикнул Таганцев и пальцем указал на Сергея: — он нарочно портил мои чертежи! Ждал, когда я брошу проект как негодный, чтобы исподтишка подобрать, присвоить чужое изобретение. Выдать за свое. Берегитесь! Он и вас предаст, как предал меня. Да, да! Предал…

— Успокойтесь, Ростислав Леонидович. Я присваивать ваше изобретение не собирался. Наоборот, я охранял его.

Таганцев ждал: Сергей начнет изворачиваться, петлять, придумывать небылицы, но последние слова ошарашили его неожиданностью. Охранять! От кого?

— Ваш проект мог попасть в те же лапы, что чуть было не заграбастали ваши записи.

— В лапы врагов, — добавил Бормотов.

— Что за чушь? Каких врагов? — продолжал кипятиться Таганцев.

— Они опасны и для вас, Ростислав Леонидович, — мягко сказал Сергей. — То, что я делал, подсказывала моя совесть. Совесть большевика и русского человека.

Таганцев растерянно молчал, вертя в руках книгу, не зная, куда ее деть. Сергей это заметил и, желая помочь Таганцеву, взял ее. Узнав свою книгу, улыбнулся светло и добродушно. Это окончательно обезоружило Таганцева.

Услыхав, что они здесь оказались случайно, спасаясь от преследования, Таганцев обрадовался. Значит, все произошло без участия Аси. Ну, а ключ? Она закрыла дверь, а ключ положила в карман его тужурки. Значит, она все же спрятала их и не сказала ему. Побоялась? Или не доверяет? Стало страшно от мысли, что с Асей может что-нибудь случиться и в этом виноват будет он, что вовремя не удержал ее, не пресек опасного влияния Сергея. Сергей вовлекает Асю в политический заговор!

— Уходи сейчас же, слышишь! Ася у меня одна…

— Хорошо, мы уйдем. — Сергей подошел к Бормотову, чтобы помочь ему подняться.

— С ума сошел! — закричал Таганцев. — Ему нельзя двигаться. Он должен лежать. Да, да, лежать! Скоро вернется Ася и решит, что нужно делать. Это по ее части.

Сергею захотелось обнять замечательного старика, но Таганцев, взяв его за плечи, подтолкнул к двери:

— Иди, иди!

— Но… — Сергей выразительно посмотрел на Бормотова, который, судя по всему, чувствовал себя совсем плохо.

— Придешь навестить приятеля. — И неожиданно по-молодому озорно, с силой подняв Сергея, вынес в гостиную. — Марш отсюда!

Ася, осмотрев Бормотова, не на шутку встревожилась. Он простужен, давняя болезнь резко обострилась, а что ни день — весна ближе и ближе. Надо быть начеку: весенняя пора для легочников самая неприятная. Но положить его в больницу рискованно. Ясность внес Таганцев, предложивший «заядлого и опасного большевика» оставить у них, пока он немножко не поправится. Оставалось самое трудное — объяснить Варваре Лаврентьевне неожиданное появление незнакомого, тяжело больного человека. Ни Таганцев, ни Ася не сомневались, что она с присущей ей экспансивностью потребует оградить покой семейного очага от опасной игры с огнем.

Разговор с женой Таганцев взял на себя, Он решил, не обращая внимания на ее страхи, слезы и просьбы, оставаться твердым и непреклонным. Понимая, что щекотливый разговор удобнее вести, когда у Варвары Лаврентьевны хорошее настроение, Таганцев отложил его до утра. С тем он и заснул. Но в середине ночи был разбужен встревоженной Варварой Лаврентьевной, попросившей поскорей вскипятить молоко.

— Только не шуми, пожалуйста. Кухарка проснется… И следи, чтобы молоко не ушло.

Полюбопытствовав, зачем в такое неурочное время приспичило кипятить молоко, Таганцев выслушал гневный упрек жены — у него каменное сердце, а она не в силах оставаться равнодушной к человеческим страданиям, особенно если больной лежит в твоем доме.

Таганцев поцеловал жену и поспешил на кухню. Так Бормотов остался у Таганцевых. Прислуге сказали, что это дальний родственник Ростислава Леонидовича, приехавший погостить, но в дороге заболевший сыпным тифом.

Варвара Лаврентьевна оказалась строгой и неутомимой сиделкой. Неукоснительно выполняя врачебные указания Аси, она не позволяла нарушать установленный режим и особенно придирчиво следила, чтобы больной как можно меньше разговаривал с Ростиславом Леонидовичем. Разговаривали они, однако, много, и эти разговоры превращались в бурные споры, по мнению Варвары Лаврентьевны одинаково вредные для того и другого.

Не боясь показаться смешным и старомодным, Таганцев говорил о своих сомнениях, признавался, что, увлеченный любимой работой, не замечал сложностей и противоречий жизни. Бормотов терпеливо, не обижаясь на резкости и колкости, допускаемые в полемическом задоре темпераментным оппонентом, объяснял события, происходящие в России, попутно затрагивая и философские проблемы, о которых Таганцев, к стыду своему, имел весьма туманные представления.

В хлопотах этих дней Таганцев забыл о нежданном визите господина Ольшванга, забыл его грозный выкрик: «Вы пожалеете!» И даже напечатанная в газете «Освобожденная Россия» грязная статейка с интригующим названием «Тридцать сребреников» оставила его равнодушным, будто она касалась кого-то другого.

Вспомнил об этом Ростислав Леонидович, когда ему неожиданно позвонил по телефону Елистратов и сообщил, что из Екатеринбурга получено распоряжение: ввиду вредного влияния на рабочих инженер Таганцев освобождается от занимаемой должности.

— Побеспокоил так поздно исключительно в интересах вашего здоровья. Завтра можете нежиться в постельке. На завод не ходите. Не пустят!

В бессильной ярости Ростислав Леонидович сжал телефонную трубку. Что можно сделать в ответ на такую подлость? Кричать? Возмущаться? Это только обрадует его врагов. Оставаться спокойным? Да, да. Спокойным.

— Наконец-то я, — сказал он как можно радостней, — перестану лицезреть вашу особу. Это уже преогромное удовольствие! Мерси!

Дали отбой, а Таганцев все еще держал в руке трубку… Освобожден от занимаемой должности… Быстро господин Ольшванг свел с ним счеты. Быстро.

Двадцать пять лет честно и добросовестно трудиться, отдавать работе всего себя целиком, не жалея, и вдруг «решение свыше». Пинком под зад вышвырнуть за ворота! Вот мера благодарности за все, что им сделано! Что ж теперь? Как жить без любимой работы?