Николай Романов - После отбоя

— Яша, давай посидим, — устало предложила девушка. Она долго не могла подобрать слов теплых, ласковых и вместе с тем категоричных, не оставляющих надежд на какие-то перемены в их отношениях. — Яша… спасибо тебе за чуткость, доброту, сердечность, за все то, что ты сделал для меня. Мне так дороги те весточки, которыми я не перестаю жить и, наверно, никогда не перестану. Но это я все, Яша… Не приезжай больше.

И вновь затянувшаяся пауза. Наконец Сибиркин глухим, отрешенным голосом спросил:

— Мара, тебе Борис давал какой-то повод?

— Нет, Яша, у меня не было даже капли надежды. — Она уронила голову на руки, тихо произнесла: — Но я люблю его…

Наконец Мара распрямилась, взгляд робкий, печальный. Она повторила:

— Прошу тебя: не приезжай больше.

— Мара, я счастлив тем, что сижу рядом с тобой, дышу вместе с тобой одним воздухом. Не лишай меня этого…

Магидов понимал, что это последняя инстанция, и тщательно выверял каждую строку своего письма. Министерство, куда он обратился, молчит, наверно, переправило его послание в главк, но после направления первого заместителя Виноградского на учебу — дипломатический ход избавления от неугодного работника — этот главк стал для Магидова чужим, холодным домом с заколоченными окнами.

Ну что ж, это, может быть, даже к лучшему: если министерство не желает разобраться с положением дел в Алюминстрое, куда же и обращаться, как не в высший партийный орган? Ведь речь идет не только с должностных лицах, затрагиваются основы основ — повышение темпов строительства, досрочный ввод в строй пусковых объектов. Это государственная установка, генеральная линия для всех строительных трестов, главков, объединений, министерств. Он еще раз прочитал содержание письма и с облегчением вздохнул: оно было очищено даже от намеков личной неприязни к кому бы то ни было, только работа, только партийный подход к делу, только защита установок директивных органов.

Магидов опустил конверт с красной пометкой «авиа» в ближайший почтовый ящик, завернул в свою поликлинику, сослался на недомогание, получил бюллетень. Эта охранная грамота освобождала его от появления в тресте. По пути купил кое-что из еды и напитков, сложил в холодильник и вновь оказался в плену своих размышлений.

Допустим, что и в высший орган проникли сведения о ненормальных взаимоотношениях среди руководителей треста, о их личных недостатках. Ну что ж, Магидов и сам не отрицает: характер у него не золотой. Он требователен, иногда резок, не ищет спокойной жизни, ассоциирующейся у него со стоячим болотом; не все работники стройуправлений его жалуют — он не умеет и не хочет подлаживаться к ним ради завоевывания дешевенького авторитета. Допустим, что туда дошли слухи о семейной размолвке…

Магидов споткнулся о порог столовой, выругался. Пустая квартира угнетала его, шаги отзывались глухими ударами, словно он шагал по гулкому коридору. Купленная в свое время стереофоническая магнитола молчала, набор пластинок с классической музыкой пылился. Правда, эта музыка производила впечатление на гостей да на Марью, у него же не хватало терпения даже одной симфонии Бетховена дослушать до конца. И тех, кто часами просиживал в филармонии на концертах заезжего симфонического оркестра, считал бездельниками. Показуха. Вот какие мы интеллектуалы, обладаем исключительным слухом, необыкновенным чувством вместе с композитором и дирижером сопереживать, искать глубину лиризма или бунтарства, революционного пафоса или личной драмы, раскрываемых музыкой. Он тоже знал краткие аннотации отдельных произведений, мог щегольнуть перед гостями своей эрудицией, но вот в эти тяжелые дни, убивая время, он пробовал, не глядя на надписи, проиграть несколько пластинок, но так и не угадал ни одного автора музыкальных произведений.

Угнетало и другое: откуда в квартире столько пыли? Он старался не открывать даже форточек, тщательно очищал подошвы обуви у входной двери. И куда подевались все эти швабры, веники, тряпки, щетки, губки, которыми пользовалась жена, не забрала же она их с собой?! Пол при ней блестел как зеркало, он тоже однажды пустил в ход полотер, но паркет не блестел, а лишь покрылся темными кругами и напоминал кожу пятнистого оленя. И сама пыль стала какой-то въедливой, она садилась не только на кровати, столы, стулья, от нее темнели люстры, даже чашки, блюдца, тарелки, которыми он пользовался, стали менять свой цвет, хотя он добросовестно подставлял их под горячую воду.

А как очертели эти бутерброды, неизменная рисовая каша на обед, варить которую его научили еще у пионерского костра, батареи бутылок из-под кефира и молока, которые он приносил в портфеле. И почему он не может сварить такого вкусного кофе, какой варился в этом доме и заслуживал похвалу даже такого гурмана, как Виноградский? В другое время можно бы разрядиться, посидеть в ресторане, но сейчас бюллетень закрывал и эту возможность: кто-нибудь увидит — зазвонят во все колокола. Со злостью сорвал жестянку с бутылки «Старки», налил в стопку, достал бутерброды с полузасохшей колбасой.

И надо же, именно в этот момент принесло Колонну, секретаршу, привезла зарплату, осведомилась:

— Как самочувствие, Андрей Ефимович?

— Утром было тридцать семь и пять, — соврал Магидов, — а что будет к вечеру — одному богу известно.

— Может, подвезти обед, ужин?

«Вот ведьма, — выругался про себя Магидов. — Все-таки изловчилась, заглянула в столовую через его плечо, увидела содержимое на столе, но будто и глазом не повела, просто так, переступила с ноги на ногу. А может, и впрямь попросить ужин, какая-никакая, а все же баба», — подумал Магидов, но тут же и отмахнулся от этой мысли, поблагодарил за заботу, попросил:

— Скажите водителю, чтобы к семи вечера подъехал, один ученый медик узнал, что я прихворнул, настаивает на встрече.

Магидов стоя выпил налитую стопку, зашагал по уже проложенному за эти дни маршруту. Домашние дела и приход секретарши вновь навеяли мысль: примириться с Марьей. Она и сама, наверное, одумалась, испугалась своей бабьей прыти.

Магидов купил бутылку шампанского, торт, коробку конфет, рассчитал время прихода жены с работы и направился с визитом. Ему, как и прошлый раз, открыла дверь Гелена Ивановна Сахаркевич. Она выручила его, не заставила объяснять причину появления, приветливо попросила раздеться, указала на кресло, а сама удалилась в другую комнату, видимо, предупредить жену. Андрей Ефимович воспользовался паузой, поставил на стол бутылку шампанского, раскрыл торт, конфеты. Может, эта своеобразная визитная карточка избавит его от поиска бархатистых слов, ласкающих слух женщин.

Гелена Ивановна, наскоро переодевшись, вошла, удивилась щедрости гостя, поспешила сообщить: